— Дядя Валера, — позвала Вика.

— Чего тебе? — отозвался он, глядя в газету.

— Дядя Валера, уходи.

Он оторвался от заметки о событиях в Никарагуа и удивленно уставился на девочку мутными, красными глазами. Та стояла в дверях и пристально смотрела на него.

— Что ты сказала? — сипло спросил дядя Валера и откашлялся. — А ну, повтори.

— Уходи, — повторила Вика. — Сейчас.

— Да ты обнаглела, — сделал вывод дядя Валера и поднялся из-за стола, отряхивая с больших ладоней рыбью чешую. — Совсем тебя мать разбаловала. Ну ничего, где мой ремень…

Он сделал шаг вперед, грозно надвигаясь на вздорную соплячку, и в этот момент девочка резко вскинула руку. Между пальцами сверкнуло острие длинной булавки.

Дядя Валера почувствовал, как ноги его резко ослабли, словно у куклы-марионетки, которой перерезали поддерживающие нити. Не успев еще как следует испугаться, он тяжело рухнул на колени и увидел прямо перед собой глаза девочки, и тут ему стало страшно по-настоящему: оттуда смотрело нечто нечеловеческое — древнее, пустое, и бесконечно, запредельно злое.

За окном весело залаяла маленькая собака. Зазвенел велосипедный звонок. «В Петропавловске-Камчатском полночь», — сообщило радио.

Стоящее в дверях кухни существо медленно отвело назад руку, направило булавку чуть ниже и снова резко вытянуло стальным острием вперед. Несчастный дядя Валера почувствовал, как будто эта самая булавка, нет, десятки острейших, замороженных игл вонзились ему в яйца. Он заорал и упал на бок.

— Уходи, дядя Валера. Сейчас же.

Когда через три часа вернулась с работы мама, о дяде Валере напоминала только картонная заношенная стелька, выпавшая из шлепанца между вторым и первым этажом. Все его вещи, брошенные во время панического бегства, Вика завязала в узел и вынесла на помойку вместе с останками недоеденной рыбы. Пиво она вылила в унитаз.

Мама в растерянности сидела на стуле в прихожей, а счастливая Вика, радостно улыбаясь, обнимала ее, гладила и говорила:

— Нам теперь будет так хорошо вдвоем, мама! Так хорошо! Я все сделаю, чтобы нам было просто здорово, вот увидишь!

Недели через две Вика, держась на мамину руку, шла вместе с ней на работу. Теперь, когда дяди перестали появляться в их доме, маме пришлось снова работать на полную ставку в ателье, где она была портнихой. Их детский сад так и не открыли после карантина, вызванного внезапной смертью одной из девочек, а другой был слишком далеко, и мама брала Вику с собой на работу: пусть ее дочка уже большая и вполне самостоятельная, но так было спокойнее. Да и Вике нравилось в ателье: она сидела за высоким рабочим столом рядом с мамой, пила чай с вкусными сухарями и играла лоскутами разноцветной ткани и портновскими булавками.

В этот день она впервые за две недели прошла мимо старого дома, где все началось: они с мамой чуть изменили маршрут, чтобы зайти в булочную и пополнить запас любимых Викиных сухарей. Дом смотрел на Вику покосившимися окнами так, будто подмигивал, как сообщник в секретных делах.

— Мама, а кто раньше жил в этом доме? — поинтересовалась Вика.

— Одна бабушка, — ответила мама, и голос у нее стал напряженным.

— А что за бабушка?

— Ну…не очень хорошая, — сказала мама и стала смотреть в сторону.

— А почему она была нехорошая? — допытывалась Вика.

— Она обижала всех, ругалась со всеми… — объясняла мама, явно подбирая слова, чтобы не сказать больше, чем, по ее мнению, следовало знать маленькой девочке. — Кричала часто. Дядю Витю твоего напугала — помнишь дядю Витю?

Вика кивнула. Дядя Витя был старшим братом мамы и совершенным, законченным алкоголиком, иногда заходившим к ним, чтобы попросить денег в долг. Долгов этих он, разумеется, никогда не отдавал, а последний раз явился таким пьяным, что мама не пустила его на порог.

— Ну вот, дядя Витя еще маленький был, они с другими мальчиками в футбол играли, и он подошел к забору, чтобы мячик достать, а эта бабушка как закричит на него… Он даже не говорил потом несколько дней.

Вика подумала, что знает, как могла закричать та бабушка, последняя из старых волшебниц, хранительница заветного сундучка: она крикнула так, что вся будущая жизнь этого мальчика, неосторожно отправившегося за мячиком, сразу состарилась, высохла, съежилась, покрывшись морщинами и паутиной.

«Я тоже так смогу. И это, и другое».

Вика улыбнулась и покрепче взяла маму за руку.

Ей было очень хорошо.

Алина была готова к появлению новых трупов. Она даже ждала этого, гадая, как скоро Чекан позвонит ей и скажет, что где-нибудь за городом в дачном поселке нашли сожженное женское тело со следами пыток. В том, что злосчастный Ферт виновен в чем угодно, но только не в серии убийств, Алина была уверена целиком и полностью, так что, когда во вторник среди рабочего дня на экране телефона высветилось «Семен Опер» (черт, так и не переписала имя!), к разговору об очередной трагической смерти она была готова.

Правда, труп оказался другим.

— Тут такое дело, — Чекан как-то странно мялся, будто подбирая слова. — В общем, у нас подозреваемый скончался. Сегодня ночью.

— Как скончался? — опешила Алина.

— Самоубийство, — ответил Семен. — Тело в морге Покровской больницы, она ночью была дежурной. Уже даже вскрытие сделали.

— Понятно. Я сейчас туда подъеду, — сказала Алина и повесила трубку.

Больница походила на замок двух бледных сестер — Тоски и Смерти, и морг, несомненно, был его цитаделью. Чтобы попасть в прозекторскую, нужно было пройти по длинному, холодному помещению с низким потолком и серыми стенами, скрадывавшими и без того тусклый свет, меж ровных рядов голубовато-бледных босых стоп с бирками на пальцах, торчащих из-под легких пластиковых покрывал. Шаги отдавались гулким эхом. В небольшой комнате за толстой дверью с маленьким круглым окошком резко воняло едким и кислым. Рядом с трупом, лежащим на металлическом столе, стоял местный патологоанатом: крупный, неприветливый мужчина с усталым лицом и всклокоченными жесткими волосами.

— Я уже все закончил, — сообщил он Алине. — А вы чего приехали-то?

Алина пролистала заключение с диагнозом и результатами исследований, посмотрела на белое лицо покойника, с которым разговаривала всего пару дней назад, на иссеченные внутренности, аккуратно разложенные по эмалированным лоткам, на то, что из них извлекли, и перевела взгляд на врача.

— И каким же образом, по-Вашему, он умудрился это сделать?

Первым истекающего кровью подозреваемого обнаружил дежурный по ИВС в начале четвертого часа утра. Услышал крики, а потом частый, панический стук в дверь, которым сокамерники несчастного Ферта пытались подать сигнал о случившейся беде. Когда дежурный распахнул дверь, тот лежал на полу, скорчившись в позе эмбриона от мучительной, раздирающей боли в животе, и хрипло стонал, пуская пузыри в лужу крови, скопившейся под головой. Другая такая же лужа натекла из заднего прохода. Он был почти без сознания, только бормотал что-то бессвязное, а по дороге в больницу и вовсе лишился чувств. Несмотря на экстренные реанимационные меры и усилия врачей, в половине пятого утра Александр Витальевич Ферт скончался, не приходя в сознание, от острой кровопотери вследствие обширного внутреннего кровотечения.