у меня в доме была генеральная уборка. Большая весенняя уборка. Как известно, это не очень приятная процедура, ха-ха-ха! Но у нее есть одно неоценимое качество: она помогает извлекать на свет божий вещи, о существовании которых ты совершенно забыл.

И вот моя жена принесла мне какой-то предмет, оказавшийся... моей студенческой шапочкой. Увы! Немного осталось от белоснежной нарядной шапочки. Время не пощадило ее. И моль сделала свое черное дело. Печальное это было зрелище.

«Но все-таки не выбрасывай ее», — сказал я жене и, взяв старую шапочку в руки, долго ее рассматривал. И меня обступили воспоминания. Они теснили друг друга. Студенческие годы. Юность. Школьные годы... Да, школьные годы, которые так много значили в нашей жизни, вдруг ожили передо мной, точно по мановению волшебной палочки. Серое здание старой школы и все, что связано с ним. Его уют, тепло и классическая респектабельность. Наша добрая старая школа — наш общий родной дом.

Я знаю, дорогие друзья, что все вы, собравшиеся здесь сегодня отметить двадцатипятилетие со дня окончания школы, чувствуете то же, что чувствовал я, глядя на свою некогда белоснежную шапочку. Жизнь разметала нас в разные стороны. Каждый избрал свою стезю. Каждый занял определенное место в обществе, и, да позволено мне будет добавить, место, иной раз довольно заметное.

Но как бы ни были различны эти места, как бы ни были различны наши поприща, существует нечто, что связывает нас невидимой нитью, что объединяет нас в одну большую семью, образует духовное братство — это воспоминание о нашей старой школе. О школе с гордыми вековыми традициями.

Там в наши восприимчивые детские души были брошены семена, которые проросли и дали всходы и плоды. Там приобрели мы навыки и знания, которые превратили нас в то, чем мы стали теперь. В людей, способных исполнить свой долг перед родиной и народом. Там получили мы воспитание, которое ценнее золота и серебра. Там приобщили нас к сокровищам культуры, понимание которых стало теперь неотъемлемой частью нашей души. Там были заложены основы нашего характера, которые дали нам возможность найти свое место в жизни.

Мы росли и мужали под сенью школы, которая сделала из нас верных слуг нашей любимой родины — Данни, В стенах школы мы научились порядку, дисциплине и послушанию, без которых немыслимо никакое общество, никакая мораль. Там мы поняли, что «правда, долг и честь» должны быть нашим знаменем. Там научились мы ценить бессмертное значение традиций. Научились понимать неразрывную связь прошлого и настоящего. Понимать, что мы призваны возводить здание на основе уже наложенного фундамента. На основе того, что наши предки поколение за поколением созидали для нас.

Всем, чего мы достигли, всем, на что мы способны, всем, что мы собой представляем, мы обязаны школе. Доброй старой школе и ее традициям.

Так подымем же бокалы, друзья, и осушим их за нашу школу! Да здравствует школа!

Когда юбиляры приступили, наконец, к жаркому, у многих на глазах блестели слезы.

Девятнадцать человек сидят вокруг стола и предаются воспоминаниям. Девятнадцать мужчин — плешивых, бородатых, пузатых, очкастых — болтают на школьном мальчишеском жаргоне, называя друг друга и старых учителей забытыми прозвищами.

Кое-кто из учителей еще жив. Встречая их на улице, бывшие ученики по-прежнему почтительно кланяются, забывая, что им самим по сорок три и они уже взрослые мужчины.

Но большинство учителей умерли. Например, лектор Бломме. Лектор Бломме тоже стал лишь воспоминанием. Причем таким, о котором стоит поговорить.

Вспомнили, как он вел уроки латинского языка. Вспомнили маленькую синюю тетрадку, куда он вписывал роковые значки и закорючки, решавшие судьбу учеников. Его привычки, оригинальную манеру обращения, отдельные словечки и шутки. И маленькую овальную колбочку с леденцами, которая всегда лежала перед ним на кафедре.

Вспомнили и его смерть. Скоропостижную смерть перед самым концом учебного года, которая в ту весну избавила их от экзамена по латыни. Вспомнили и о том, что смерть его была страшной и загадочной.

Среди девятнадцати юбиляров присутствуют люди, которые могут высказаться о смерти лектора со знанием дела. Здесь присутствуют врачи, разбирающиеся в ядах. Юристы, разбирающиеся в преступлениях. Психоаналитики, разбирающиеся в странностях человеческой психики. Здесь присутствует и убийца.

Глава 13

—      Этот Бломме не заслуживает того, чтобы о нем так много говорили, — замечает Микаэль Могенсен. — Не очень симпатичная личность. Не я его убил, но я вполне сочувствую тому, кто это сделал.

—      Мы уже не дети, — заявляет Горн, — мы зрелые, опытные люди и должны судить о наших педагогах совсем иначе, чем тогда, когда были непослушными юнцами. В ту пору мы не всегда понимали, что, проявляя к нам известную строгость, они пекутся о нашем же благе. Но теперь мы можем взглянуть на прошлое иными глазами. Лично я глубоко признателен лектору Бломме за все, чему он меня научил. Я чту его память. Он распахнул передо мной двери в мир величайших культурных ценностей минувших эпох. Он научил меня любить Горация и Овидия. Разумеется, он вынужден был укладываться в рамки учебной программы, и большую часть ее скупо отмеренных часов неизбежно отнимали скучные грамматические упражнения. Но эти упражнения тоже были полезны. Лектор Бломме подвел нас к порогу двери в мир античной культуры. Остальное зависело от нас самих: тому, кто хотел и дальше черпать из бессмертного источника античной красоты, оставалось лишь следовать по пути, который он нам указал. Я всегда с благодарностью вспоминаю лектора Бломме.

—      Отлично сказано. Умно и справедливо, — замечает Неррегор-Ольсен.

—      Готовая заметка в газету, — добавляет Могенсен.

—      Ну и что ж, эта заметка справедлива. Я тоже искренне благодарен лектору Бломме за все, чему он меня научил. Мне, как священнослужителю, часто приходится прибегать к латыни. Лектор Бломме дал нам начальную подготовку, и потом каждому было уже нетрудно совершенствовать свои знания.

—      Старик Бломме научил нас многому, — поддерживает Торсен. — Я но раз поминал его добром. Врачу латынь необходима. А его уроки заложили превосходный фундамент. В школе мы этого не понимали, но позже оценили по достоинству. Я очень сожалею, что так и не успел выразить старику свою благодарность.

—      С годами становишься сентиментальным, — сказал Могенсен. — Ты, верно, забыл, как пустился в