Чтобы научиться взламывать сейфы, ему надо было искать свой способ, не оглядываясь на мифы и легенды. Ричард прочитал воспоминания медвежатников, чтобы узнать их секреты. Они вдохновили его и наполнили мечтами о славе. Авторы хвастались, что открывали набитые золотыми слитками сейфы под водой, но он мог бы написать книгу, которая затмила бы все опубликованное ранее. В предисловии он мог бы заявить: «Я вскрыл сейфы, в которых хранилась вся секретная документация по проекту атомной бомбы: графики поставки плутония, технологии его очистки, информация о необходимом количестве, о принципе действия атомной бомбы, о том, как происходит образование нейтронов… В общем, абсолютно обо всем». Лишь со временем, собирая по крупицам необходимые данные, он осознал, насколько рутинной была эта работа. Так как ему пришлось исключить из своего арсенала дрели и нитроглицерин, он должен был максимально использовать все практические сведения, что можно было найти. О некоторых из них Фейнман вычитал в книгах, до некоторых додумался сам, но большинство сводилось к заключению, что люди довольно предсказуемы:

• Они, как правило, оставляют сейфы незапертыми.

• Они часто оставляют заводские настройки, такие как 25-0-25, например.

• Они склонны записывать комбинации цифр, часто на краешках выдвижных ящиков столов.

• Они предпочитают составлять комбинации из дат рождения или других цифр, которые можно легко запомнить.

Последнее имело огромное значение. Фейнман подсчитал, что из восьми тысяч возможных комбинаций только сто шестьдесят две соответствовали датам. Первая — месяц от 1 до 12. Учитывая погрешность, нужно было попробовать только три варианта: 0, 5 и 10. Для числа от 1 до 31 требовалось шесть вариантов. Для года от 1900 до текущего — всего девять. Это можно было сделать за минуты. Ричард также выяснил, что репутацию взломщика можно заработать благодаря всего лишь нескольким случайным удачным попыткам.

Повозившись с собственным сейфом, он понял, что, когда дверца сейфа открыта, последнюю цифру комбинации можно было легко узнать, вращая ручку до момента, когда опустится язычок замка. Через некоторое время таким же способом он научился выяснять и вторую цифру. Он взял в привычку задумчиво облокачиваться о сейф кого-нибудь из коллег и как будто небрежно покручивать циферблат. Так он составил список частично вычисленных комбинаций. Учитывая, что оставалось определить всего одну цифру и имеющийся допуск на ошибку, все остальное не составляло труда, и, чтобы поддерживать легенду, Фейнману приходилось исключительно для отвода глаз носить с собой инструменты и делать вид, что процесс занимает много времени.

Снова наступил вечер пятницы. Каменистый серпантин опасно спускался с плато Лос-Аламос и вился по пустынной местности, покрытой бледно-зеленой порослью. А вдали, на противоположной стороне, в пятидесяти километрах к востоку горы Сангре де Кристо вздымались отблесками вершин. Их было так хорошо видно, что казалось, будто до них рукой подать. Воздух в тот день был особенно чистым. Этот пейзаж глубоко запечатлелся в памяти многих из тех, кто приехал с востока страны или из Европы и жил здесь, любуясь им, два года. Когда шел снег, оттенки белого казались невероятно глубокими. Фейнман наслаждался видом облаков, спускавшихся молочной пенкой по долине и окутывавших горы в лунном сиянии. Этот вид способен был задеть что-то даже в самых неромантичных умах. Ричард посмеивался над своими чувствами: «Вот ведь и во мне просыпается эстет». Дни сливались между собой. Особенно теперь: никаких сокращенных рабочих дней, никаких теорий, чтобы отвлечь свой ум. Вычисления требовали пристального внимания. День Фейнмана начинался в 8:30 и заканчивался пятнадцать часов спустя. Иногда Ричард и вовсе не покидал вычислительный центр. Однажды он работал без перерыва тридцать один час, а на следующий день узнал, что ошибка, найденная через минуту после его ухода, парализовала работу всей команды. Перерывов было не так много, и все они сводились к поездкам либо на другой конец плато, чтобы ликвидировать загорание химических реактивов, либо чтобы присутствовать на одном из общих городских собраний Лос-Аламоса, где, ссутулившись, насколько позволяло его телосложение, Ричард обычно сидел на втором ряду за отрешенным Оппенгеймером. Еще можно было проехаться с приятелем Клаусом Фуксом до индейских пещер и исследовать их, ползая на четвереньках, до наступления сумерек.

Однако каждую пятницу или субботу, если представлялась такая возможность, Фейнман покидал Лос-Аламос. Он спускался вниз по изрезанной колеями дороге на маленьком «шевроле» Пола Олума или на синем «бьюике» Клауса Фукса и прокручивал в голове нерешенные вопросы. И в это время он мог вернуться к обдумыванию трудных квантовых задач, оставленных в Принстоне. Переключаться на выходные было непросто. Каждая поездка напоминала о том, что еще одну неделю он провел без Арлин. Он был похож на героя шпионского романа, который, как писал его автор, «сомневался, сможет ли он и на этот раз проделать путь от одного тайного мира до другого и остаться способным распознать себя настоящего. Сумеет ли удержать равновесие между двумя жизнями и не запутаться? Или, как это случилось однажды, ощутит себя как нечто, курсирующее между двумя точками пространства».

Позднее, когда стала известна шокирующая правда о том, что Клаус Фукс был советским шпионом, Фейнман подумал, что на самом деле его другу не так уж трудно было скрывать свои мысли. Ведь сам он тоже вел двойную жизнь. Он все время тосковал по Арлин и испытывал беспокойство, но в то же время коллеги считали его невероятно беззаботным. Бывало, он сидел вместе со всеми, смотрел на кого-то, даже на того же Клауса Фукса, и думал, как просто прятать от окружающих свои чувства. Лос-Аламос вступал в свою третью весну, и Фейнман знал, что она будет последней. На какое-то время ему показалось, что напряжение ослабло. Ему удалось наладить процесс вычисления, что давало возможность поспать несколько лишних часов. Он принял душ, придя с работы, почитал около получаса перед сном. На секунду ему показалось, что худшее позади. Он написал Арлин:

«Ты сильная и красивая женщина. Тебе не всегда удается оставаться сильной, но сила твоя изменчива, как горный поток. Мне порой кажется, что ты наполняешь меня своей силой, что без тебя я чувствовал бы себя опустошенным и слабым… Сейчас мне намного сложнее писать об этом».

Он всегда заканчивал письма словами «Я люблю тебя», «Я все еще люблю тебя» или «Я серьезно болен вечной любовью к тебе».

Рабочий темп снова стал возрастать. Фейнман часто вспоминал времена, когда за двадцать долларов в неделю работал в отеле на побережье Фар-Рокуэй. Отель принадлежал его тете, а ему приходилось или обслуживать столики, или помогать на кухне. Где бы он ни был, он играл на барабанах, и окружающим приходилось либо полюбить, либо терпеть эти нервные или веселые ритмы. Это была не музыка. Сам Ричард с трудом выносил мелодии, доносившиеся из магнитофона его приятеля Джулиуса Эшкина. Фейнман прозвал это устройство «популярной деревянной трубкой, лишь имитирующей музыку и издающей звуки, соответствующие черным точкам на бумаге».