Обстановка становилась все более напряженной. Отношения между офицерами службы безопасности и учеными обострились, и Фейнману все сложнее становилось сохранять лояльность. Его коллегу больше часа допрашивали. Словно в мелодраме, сидящие в темном углу прокуренной комнаты мужчины «расстреливали» его вопросами. «Но не пугайся, — писал он Арлин. — Им не удалось выяснить, что я релятивист». Иногда страх сковывал Фейнмана. Его мучили боли в кишечнике. Он сделал рентген легких — все было чисто. Имена мелькали у него в голове: возможно, Дональд, если девочка, то Матильда. Путси пила слишком мало молока. Но как он мог помочь ей, ведь он был так далеко от нее! Двести долларов в месяц уходило на оплату комнаты и кислорода, еще триста — медсестрам, и еще триста им едва хватало на все остальное. Зарплата руководителя группы, участника Манхэттенского проекта, которую он получал, составляла триста восемьдесят долларов в месяц. Если учитывать сбережения Арлин в три тысячи триста долларов плюс деньги, полученные от продажи пианино и кольца, они смогли бы протянуть еще десять месяцев. Но Арлин, казалось, угасала.

Письма летали туда и обратно почти каждый день. Они писали друг другу, словно мальчик и девочка, не владеющие искусством любовной переписки. Они описывали друг другу все, что с ними происходило в течение дня: сколько спали, сколько денег потратили. Мейси прислала Арлин сорок четыре цента — неожиданный возврат за почтовый заказ. «Я чувствую себя миллионером. Я должна тебе двадцать два цента», — написала она. Периодически у него возникали проблемы с пищеварением и опухали веки, у нее лихорадочное возбуждение сменялось состоянием, когда она ощущала упадок сил. Она кашляла с кровью, и ей был необходим доступ к кислороду. Они использовали одинаковую бумагу, которую Арлин заказала по почте, и вскоре у всех ее родственников и многих друзей Ричарда на холме были такие же коричневые или зеленые бланки с подписями, купленные за доллар. Для себя Арлин заказала два вида бланков: официальные — «миссис Ричард Ф. Фейнман»; и неофициальные — с теми же словами, которые Ричард когда-то срезал со своих карандашей:

Она украшала конверты красными сердцами и серебряными звездами, военные цензоры — надписями «вскрыто инспектором армии США».

Они могли назвать друг друга «глупышка» или «дурачок», а потом переживать, не обидно ли это. «Ты не такой, просто милый и смешной, — писала Арлин Ричарду. — Ты ведь понимаешь, что я имею в виду, Тренер?» Проводя дни в одиночестве в своей тесной палате, украшенной несколькими картинами и безделушками, подаренными на свадьбу, Арлин переживала, что у Ричарда могут быть другие женщины. Он прекрасно танцевал на вечеринках в Лос-Аламосе и постоянно флиртовал с медсестрами, женами коллег и секретаршей Оппенгеймера. Чтобы заронить подобные мысли в голову Арлин, достаточно было мимолетно упомянуть жену одного из сотрудников. Что же можно сказать о случае, когда Ричарда избрали, чтобы он возглавил протест против появления военной полиции у женского общежития (оказалось, что кто-то занимался проституцией). Он постоянно ее успокаивал: «Всё под контролем. Я люблю только тебя». Арлин же как заклинание повторяла снова и снова: он высокий, воспитанный, добрый и сильный, он поддерживает ее, но иногда может и сам положиться на нее. Он должен доверять ей полностью, как она постепенно научилась доверять ему. Им нужно было теперь думать за двоих. Ей нравилось, как он подтягивался, чтобы открыть верхнее окно, до которого она не могла достать сама, и как он говорил с ней детским голоском.

Они не занимались любовью до начала этого мрачного года. Их осторожные разговоры ни к чему не приводили. Ричард боялся воспользоваться слабостью Арлин, или боялся, что причинит ей вред, или просто боялся. Арлин же все крепче запирала на засов свои чувства. Она прочитала книгу «Любовник леди Чаттерлей»[113] («Нет, — говорила она. — Люби меня! Люби меня и скажи, что не оставишь! Скажи, что будешь со мной! Скажи, что никогда не отпустишь, не отдашь ни миру, ни кому-то другому!») и популярную в 1943 году книгу «Любовь в Америке» (Love in America). «Я не знаю, — хотя некоторые и заявляют об этом с математической точностью, — насколько секс важен в жизни мужчины и женщины», — провокационно писал автор. Американцы в этом плане отставали от европейцев. «Мы пока еще не сформировали идею любви как искусства или обряда… Мы, кажется, не осознаём, что любовь женщины не зависит ни от хороших поступков со стороны мужчины, ни от его бойскаутского поведения. Любовь — это не благодарность и не жалость. В любви хочется получать столько же, сколько отдавать, а женщина, которая любит, стремится только отдавать снова и снова».

Арлин наконец приняла решение, что это случится в воскресенье, когда у нее не будет других посетителей. Она скучала по Ричарду, и в мыслях, и физически, и сказала ему:

«Милый, я начинаю думать, что, возможно, усталость, которую я испытываю, вызвана тем, что мы сдерживаем эмоции. Я уверена, нам обоим будет лучше, если мы дадим волю своим желаниям».

Она написала ему за несколько дней, что пришло время, а потом не могла заснуть. Она вырезала фразу из объявления в газете: «НАШ БРАК ПРЕЖДЕ ВСЕГО». Она упомянула о будущем, которое их ожидает. Еще только пара лет, и он станет известным профессором (физикам по-прежнему трудно было устроиться на работу, где они могли бы применить свои знания), а она — матерью. Как обычно, извинялась за то, что часто бывала мрачной, недовольной, за то, что говорила порой обидные вещи и что постоянно давила на него, не давая передохнуть. Ее мысли путались.

«Мы должны бороться… за каждый маленький шаг на нашем пути… мы не можем постоянно спотыкаться… эти падения слишком дорого нам обходятся… Я буду для тебя олицетворением всех женщин сразу… Я всегда буду твоей первой любовью… и, конечно, преданной женой… мы будем счастливыми родителями… Мы будем делать все, чтобы Дональд появился на свет… Я хочу, чтоб он был похож на тебя… Я так горжусь тобой, Ричард… Ты прекрасный муж и любовник, и… что ж, Тренер, в воскресенье я покажу тебе, что имею в виду.

Твоя Путси».

Состояние Арлин продолжало ухудшаться. «Пей больше молока!» — писал Ричард в мае. Она похудела до тридцати восьми килограммов и выглядела так, будто голодала.

Они стали чаще обсуждать результаты медицинских анализов. Нужно было верить в лучшее, но Фейнман был близок к отчаянию. Время летело слишком быстро. Может быть, найти другого врача? Почему бы не выпить еще одну бутылку молока прямо сейчас, когда ты думаешь об этом?

Если физика как наука продвинулась далеко вперед, то медицина, казалось, топталась на месте. С отчаянием Ричард и Арлин пытались ухватиться за любую возможность. Он услышал о новом лекарстве, что-то, начинающееся на «сульф-», и написал его разработчикам на Восточное побережье. Ему ответили, что, к сожалению, изучение сульфабензамида находилось пока в зачаточной стадии. Со времени открытия сульфаниламидных препаратов, замедляющих развитие бактерий, не прошло еще и десяти лет. Но и им было далеко до настоящих антибиотиков.