Ваня машинально разжевал пригоревшую сосиску, хрустя зажарками, а потом уронил:

– И… как же теперь? Ты с кем разговаривал?

– Да с кем-то из тех четверых, кого мы сегодня видели. Быстро они нашли же!.. И пяти часов не прошло. Вот это люди работают, я понимаю!

– И что они… и что он тебе сказал?

– Продиктовал адрес Жодле и Магомадова, – ответил Моржов. – Сказал, что через полчаса они будут в ресторанте… енто… «Падуя».

– Знаю этот ресторан, – оживился Иван Саныч, – я в нем в свое время обедал.

– А таперь они там обедают.

– А больше тебе ничего не сказали?

– А что мне должны были сказать-от?

– Ну… насчет Рыбушкина. Ведь они тоже могут на нас подумать, а, Осип?

Осип почесал в голове. По всему было видно, что такое соображение в почесанный орган не приходило.

– А чаво, Саныч, ведь правда – могут, – наконец выговорил он. – Он еще напоследок прибавил, дескать, сочтемся. Я подумал, что он имел в виду плату за их… за их посредничество… м-м-м. А ан – может, он и совсем другое имел в виду.

– Да что ты такое говоришь, – отчужденным ломким голосом выговорил Иван Саныч. – Не надо так говорить.

– Да ты сам-от так начал!

– Ладно. – Иван Саныч чувствовал себя писателем-сказочником, который сочинил новую и очень страшную сказку, а потом всю ночь не мог заснуть, борясь с тенями, выступающими из углов – тенями тех чудовищ, которых он сам же и придумал. – Ладно… лучше подумаем, что нам делать с Жодле и Магомадовым. Привлекать третьих лиц я не хочу, надо сполна с ними рассчитаться и за дом, в котором они нас едва не сожгли, и за Настю, и за все-все-все. Но вот только как? Этот Магомадов ведь – мастер спорта по греко-римской борьбе. Жодле тоже, верно, не лыком шит.

– Магомадов – мастер спорта, а ты, Иван – мастер спирта, – вздохнул Осип. – Да и я, если уж на то пошло, не тот уже стал. Зато, если они идут в ресторан, можно их… подпоить.

– Подпоить? Как? Подсядем к ним за столик и скажем: а вот и мы, будемте пить, господа? Да нас в расход по полной отгрузят, и на этот раз без ошибки, по верняку!

– М-да… тут просто так не обойдесси, – пробормотал Осип. – Мы будем следить за ними, а еще кто-то, верно, будет следить за нами. И неизвестно, кто первый до чего доследится. Ну, и что делать будем, Саныч? Ты же у нас актер, это по твоей части!

– Актер… актер, – отозвался Астахов. – Только если я буду актерствовать, боюсь, на этот раз они меня узнают. Жодле уже насмотрелся на мои ужимки… б-р-рр!! – передернуло его, когда он вспомнил о глупейшем инциденте в туалете самолета Москва – Париж.

– Узнают – значит, не надо к ним на глаза попадаться. Ты грил, что был в ентом ресторане «Падуя»… ну и названьице! Неустойчивое какое.

– Был. А название, что название? Нормальное название. Город такой в Италии есть – Падуя. Ты-то, небось, кроме Пизы, и городов-то там не знаешь, да?

– Ишшо Рим, – пробормотал Осип, заметно обиженный таким небрежением к его географическим познаниям (сводящимся, правда, преимущественно к географии Восточной Сибири, в частности Колымского нагорья и Яно-Индигирской низменности, и Дальнего Востока). – Енто где папа. Ладно, ты не гнуси не по делу, Саныч, лучше давай кумекать, что делать с ентими… Жодле и Али Магомадовым. У нас времени осталося с гулькин хер. Уже одиннадцать без четвертя…

Иван Саныч мрачно воззрился на Осипа, а потом внезапно его лицо просветлело, и он проговорил:

– Значит, так! Есть идея, как говорят вонючие америкосы в своих идиотских сериалах, когда собираются пожрать, переодеться или принять душ. Позвоню-ка я одной своей старой знакомой, авось она чем и утешит. Она в плане утешения большая мастерица.

– Енто хто еще? Как зовут мастерицу?

– Ира из Чебоксар.

Осип захохотал:

– Что, прямо из Чебоксар?

– Ну изначально вообще – да. Из Чебоксар. Только она оттуда сбежала, когда ей было четырнадцать или пятнадцать. Окончила школу с отличием, между прочим, думала поступить во ВГИК или ГИТИС, но два раза провалилась на экзаменах… я, кстати, тогда и поступил во ВГИК. А кушать-то девочке хотелось. Путанила сначала в стольном граде Москве, потом выскочила замуж и умотала в Питер. Сейчас тут процветает, общается только с жирненькими и сладенькими дядечками по эксклюзиву. Цена у нее – две штуки баксов или сколько захочет. Вот такая штучка…

– Мы уже один раз ходили в заведение, где были Жодле и Магомадов, – мрачновато проговорил Иван Саныч, причесываясь, – в Сен-Дени, в «Селект». Тогда там все кончилось кисло. Надеюсь, на этот раз нам повезет больше.

– Когда поймаем, паяльники и напильники для дознания-от применять будем? – в противоположность Астахову, почти весело спросил Осип. – У меня был один такой знакомый следак с говорящей фамилией Лох… из Киева он… так он в семьдесят первом устроил мене такую «пресс-хату», что я потом полгода из больниц не вылазил-от.

Иван Саныч только отмахнулся.

Перед самым выходом он предложил выпить на посошок, потому что от волнения его начало потрясывать, – но Осип так выразительно посмотрел на его, что Астахов-младший решил оставить эту меру для снятия психологического напряжения на потом. Впрочем, он все-таки успел перехватить здоровенный глоток пива «Балтика Медовое крепкое», пока месье Осип не видел.

А Осип не видел чудовищного поступка Вани Астахова по той простой причине, что он считал деньги. Деньги, оставшиеся после памятного обшаривания карманов беспечных парижан на Елисейских полях. Те франки, что наличествовали в кошельках двух обворованных французов и одной француженки, давно были обменены на «пиломатериалы» (по выражению Астахова), то есть рубли. Но и этих последних оставалось не так уж много, что-то около пяти тысяч, что по ценам неплохого питерского ресторана, коим являлась «Падуя», было совсем-совсем немного.

Правда, имелся незначительный НЗ в размере двухсот единиц в «капусте», но и эта «растительность» была весьма скудной в свете предстоящих расходов.

Так что денежная проблема грозила подкатить к горлу (а у отца просить денег Иван не хотел). И это при семидесяти миллионах Ваниного наследства и богатой Осиповой невесте! Обидно.

Они вышли из дома. В этот момент к подъезду подкатила темно-зеленая «десятка», дверь открылась, и оттуда сначала показалась длинная нога, затянутая в ажурный чулок, в дорогущей туфле на высоком каблуке. Вслед за первой ногой показалась и вторая, а затем на свет божий проявилась и самая обладательница упомянутых нижних конечностей.

При виде этой дамочки, обряженной в короткое вечернее платье достаточно вульгарного фасона, с глубоким декольте и явно не предполагавшего под собой изобилия нижнего белья, Осип выкатил глаза в лучших традициях старшины Гуркина и гмыкнул. А Иван Саныч приветственно помахал дамочке рукой и крикнул: