– Привет, Ира? Откуда едешь, не из Чебоксар ли?

В ответ на это Ира презрительно фыркнула и после некоторой паузы проговорила низким, глубокого грудного тембра голосом, тягучим и липким, как малиновый кисель:

– Да не, Ванечка, не из Чебоксар. Недавно в Римини прогулялась. Во Флоренции была, в Сан-Марино, ну и вообще покатались недурно. С одним пухлым папиком. Кстати, вовремя я приняла его предложение. Убили его позавчера вот. Подложили взрывчатку, – Ира взмахнула длиннейшими ресницами и закрыла глаза: – и так грохнуло, что машину на гаечки разобрало, а галстук его зашвырнуло на крышу пятиэтажки. А на галстуке запонка была, которую я ему подарила.

– Черрт! – выдохнул Осип, но не потому, что его глубоко взволновала трагическая и безвременная кончина «пухлого папика», а потому что при упоминании о запонке Ира глубоко вздохнула, и под ее платьем колыхнулись тугие шары размера этак четвертого.

– В общем, садитесь в машину, мальчики, – проговорила она. – Не торчать же на улице, чтобы нас все местные старушки-костогрызки песочили.

Осип, отдуваясь, бухнулся на заднее сиденье, обитое черной кожей, под насмешливым взглядом Ивана Саныча и недоуменно-равнодушным – Иры.

– Ну, сто лет не виделись, Ваня, – сказала Ира. – Думала, что больше и не увидимся. Ты где пропадал-то?

– В Париже! – ответил Астахов.

– В Париже? Это хорошо. Давно я там уже не была. Месяцев семь. Хороший город, только денег туда надо уж очень много везти.

– Да то ж не твоя забота! – ядовито отозвался Иван Саныч. – Твое дело – обеспечить досуг.

Ира нисколько не обиделась. Очевидно, элитные путаны давным-давно избавились о вредной привычки обижаться. Она распустила сочные губки цветком и, показательно чмокнув Астахова куда-то в висок, нараспев произнесла таким тоном, что штаны Осипа затрещали:

– Ты все такой же ха-ам и отвратительный ти-ип. Зачем я тебе понадобилась?

– Да тут, Ира, наклюнулась одна непоняточка. В общем, нужно немного консумировать одного богатенького французика, который сейчас сидит в «Падуе». Не столько консумировать, – Ваня поймал мутный взгляд хренеющего Осипа и пояснил, – в смысле разводить на выпивку и все такое, а – подпоить. Хорошенько.

– Французика – это хорошо. Они, правда, приставучие (это точно, подумал Ваня, вспомнив борт самолета) и сразу лезут со всякими гнусностями, не то что наши, которым сначала за жись поговорить можно. Зато – вежливые, обаяшки, хотя и манеры некоторые на наших черножопых смахивают.

– Кстати, о черножопых, – сказал Ваня. – Помимо этого месье Жодле…

– Его зовут?…

– Месье Жодле. Так вот, помимо этого месье Жодле, есть еще один гражданин солнечной Франции. Только в девичестве этот парижанин звался Али Магомадов и происходит он из не менее солнечной Чечни.

– Э-э, чичик – это непорядок, – недовольно протянула Ира. – Хотя среди них попадаются нормальные мужики. Если их не злить. Породистые такие.

– Ну, ты мне эту апологию чеченцев бросай, – сказал Иван Саныч, – как раз месье Магомадов из тех, что любят побезобразничать. Он у нас в Париже дом сжег, – добавил он с достоинством, заметив, как загораются глаза элитной проститутки. – Так что нехороший человек.

– А ты в Париже на ПМЖ? – спросила она.

– Скоро буду. У меня там дядя наследство отгрузил. Неплохое. Вот, закончу тут дела, и сразу рвану во Францию. С концами. Теперь о деле, Ирочка.

И он наскоро изложил экс-чебоксарке Ире то, что ей надлежало проделать по разработанному экспресс-плану. Завершил же свой не столь длинный, как могло бы быть, – время поджимало – монолог стандартной, но весьма изящно завернутой, фразой:

– И теперь подумай, какой суммой мог бы выражаться твой гонорар.

Ира подумала. Потом подумала еще немного. Наконец ее губы тронула легкая усмешка, и она сказала:

– Да какие счеты могут быть между старыми друзьями, Ванечка? Мы ж с тобой почитай пять или шесть лет знакомы, если не больше.

– Семь.

– Ну вот видишь, даже семь. А семерка – число счастливое. Какие там еще могут быть счеты после семилетнего знакомства? Так все сделаю. Тем более что платит клиент. Этот, как его… Жодле. А господина Магомадова я повеселю. У меня есть одна штучка, от которой недавно один счастливый отец семейства, трое детей и клуша жена, бегал по квартире, насадив на свое наежившееся достоинство торт… ну и все такое, в общем.

– Представляю, что там за штучка, – пробормотал Иван Саныч.

– И вовсе не то, что ты подумал. А Жодле… он симпатичный, этот Жодле?

– Ну как тебе сказать? В меру носатенький, в меру волосатенький. Ножки кривенькие, глазки оливковые, в физии катаются, как на масляном блюде. Это когда он довольный и рабостный. А когда недовольный, так лучше на него и не смотреть вообще.

– Ну ладно, – выгнувшись и выставив вперед грудь, проговорила Ира, – значит, масляно-оливковый французик? «Французик из Бордо, надсаживая грудь…» Разведем. А Магомадова вашего… ну, завидно будет. Только ты, Иванушка, когда в Париже будешь жить, не забудь в гости пригласить. Да я сама к тебе на огонек заверну. Только адрес оставь.

– Ладно, ты, Ира, действуй, а мы скоро в «Падую» подгребем, – сказал Ваня. – Поехали-ка до нее, а там посмотрим.

– Да я еще должна домой подъехать. Переодеться. Не могу же я направиться в приличный ресторан в таком блядском виде, да?

Осип издал горлом непонятный раздавленный звук, а Ваня обернулся к нему и насмешливо проговорил:

– Да, вот такие дела, Осип. По-блядски выглядят только те, кто еще не стал блядью, а только метит.

Ира совершенно проигнорировала это замечание Астахова: кажется, ей было совершенно все равно, что говорят о ее персоне.

Эта самая персона была всесторонне обсуждена через десять минут, когда Ира, подъехав к своему дому, поднялась к себе в квартиру, а Осип и Астахов остались ждать ее в машине.

– Ну и знакомые телки у тебя, Саныч, – проговорил Моржов, – отпадные. Пер ее, нет.

– Да было дело… давно уже. Она тогда еще в таких козырных биксах не числилась. Так, была блядь средней руки. А потом подфартило, выкатилась на большую панель, ну и понеслось.

– Какая она-от… бескорыстная. Лавэ не требует.

– Бес-корыст-ная? – насмешливо протянул Астахов. – Кто, Ирка, что ли – бескорыстная? Да она со всех мужиков дерет по самому жуткому тарифу. А те ничего – платят. А меня она всегда выделяла, – горделиво добавил он. – Денег давала со своих заработков, это когда, значит, папа периодически забывал о моем существовании и о моей вредной привычке есть как минимум два, а лучше три раза в день. Называла меня своим альфонсом.

– Не понимаю я, Саныч, чего эти бабы так на тебя вешаютси, – сказал Осип, – посмотришь на тебя, как в чем только душа держится! А поди ж ты – нравишься им, курррва матка!!