С трудом Аморе спустилась с кровати и позвала камеристку. Сегодня открывалось судебное заседание. Через несколько часов Бреандан предстанет перед присяжными, которые решат его участь. Аморе поклялась себе быть там. Это стоило ей нешуточной борьбы с патером Блэкшо, который — что ее не очень удивило — категорически отказывался брать с собой в суд женщину на сносях. Стиснув зубы, он уступил лишь тогда, когда она так же решительно пригрозила, что, если пет другого выхода, она отправится туда одна. Никто не помешает ей видеть Бреандана и быть — пусть и не совсем рядом — с ним во время тяжелейшего испытания. «Даже духовник, даже сам дьявол», — упрямо повторяла она. Иезуиту ничего не оставалось, как пообещать взять ее с собой в Олд-Бейли.

Когда Иеремия вошел в дом Хартфорда, Аморе стояла одетая, а во дворе их ждала карета.

— Вы не передумали, миледи? — сделал он еще одну попытку. — Даже поездка в карете опасна для женщины в вашем положении.

— Патер, поймите же, я должна его видеть! Я должна знать, что с ним случится. Не могу я сидеть дома и ждать, когда Бреандан борется за свою жизнь.

— Ну ладно, неисправимая. Тогда поедемте, чтобы не попасть в толпу зевак, которая наверняка соберется на такое сенсационное дело.

Аморе попыталась скрыть, что в это утро она чувствовала себя хуже, чем в последние дни. Ребенок лежал в ней тяжело, как скала, будто искал выхода из райской, но тесной темницы. Хотя это была ее первая беременность, Аморе догадывалась, что час родов недалек, но убеждала себя, что у нее есть еще несколько дней. «Когда закончится процесс, — думала она опять и опять, — когда участь Бреандана прояснится, тогда я смогу посвятить себя ребенку...»

Иеремия поддерживал ее на пути к карете и помог сесть. Затем забрался на узкое переднее сиденье, предоставив заднее в полное ее распоряжение. Карета выехала со двора и свернула на Стрэнд. Аморе подложила правую руку под спину, чтобы опереться, но от тряски кареты на грубых рессорах у нее на лбу выступил пот. Она упрямо стиснула зубы, но, встретив настороженный взгляд Иеремии, попыталась подавить стон и улыбнуться. Первая же яма на неровной улице похоронила все ее усилия. Толчок причинил острую боль в животе, она вскрикнула. Иеремия уже сидел рядом и держал ее за руку.

— Кажется, начинается, — с тревогой установил он. — Почему вы ничего не сказали перед отъездом, упрямица? — Он выглянул из окна и приказал кучеру немедленно возвращаться.

Аморе так сильно вцепилась ему в руку, что ему стало больно.

— Нет! — задыхалась она. — Не надо. Не сейчас!

— Миледи, будьте благоразумны. Время определяет ребенок. И он выбрал этот момент.

Аморе испустила крик, заставивший Иеремию похолодеть. Сначала он подумал, что начались особенно болезненные роды. Но то была не физическая мука, а крик гнева, перешедший в дикое рыдание.

— Не сейчас, — повторяла Аморе. — Не сейчас. Будь проклят этот ребенок. Я его ненавижу. Ненавижу.

Ужаснувшись ее словам, Иеремия наклонился к ней:

— Миледи, возьмите себя в руки. Вы не знаете, что говорите.

Он попытался успокоить ее, но она ничего не слышала и заливалась слезами.

Когда они въехали во двор дома Хартфорда, он помог ей выйти из кареты и взял ее на руки.

— Дайте знать камеристке миледи. Пусть она приготовит все для родов, — приказал Иеремия кучеру, быстро побежавшему исполнять поручение.

В спальне он посадил Аморе на кровать. Торопливые слуги в это время приносили все необходимое, уже давно заготовленное в доме, в том числе специальное кресло с вырезанным сиденьем. Послали за повивальной бабкой, которая, однако, должна была лишь помогать Иеремии и выполнять его указания. Когда Элен, камеристка леди Сент-Клер, раздела свою хозяйку до рубашки, священник тщательно осмотрел роженицу, чтобы убедиться, что ребенок лежит правильно. Аморе все еще не успокоилась и продолжала сопротивляться.

— Идите! — умоляла она. — Не бросайте Бреандана. Если уж я не могу быть рядом с ним, то хотя бы вы.

Иезуит твердо покачал головой:

— Вам я сейчас нужнее, чем ему. Во время процесса я все равно ничего не смогу для него сделать. Там будет мастер Риджуэй, он нам потом все расскажет.

Но ни одно его слово не могло успокоить Аморе. Она рыдала, как человек, потерявший всякую надежду.

— Я его больше не увижу. Они убьют его, и я больше не увижу его.

Иеремия растерянно смотрел на нее. Конечно, он знал, что она влюбилась в молодого ирландца, хотя толком и не понимал почему — ведь Бреандан был таким необщительным и закрытым. Но теперь пришлось признать — судя по всему, Аморе была не просто влюблена в него, а глубоко и страстно любила, то есть испытывала то чувство, которое в глазах Иеремии являлось не только неразумным и непонятным, но и попросту опасным. Может быть, это только начало родов, когда у многих женщин случаются резкие перепады настроения, через несколько дней проходящие, уговаривал себя иезуит. Но рассудок говорил ему, что он сам себя обманывает и должен примириться с тем, что чувства Аморе, какими бы сумасшедшими и вредными они ни казались, были истинными и потеря любимого разобьет ей сердце.

Однако сейчас, хотя бы на какое-то время, ее следовало привести в чувство. Нельзя, чтобы она так убивалась, иначе ей не перенести родовых мук. Он сел рядом с ней на постель и крепко обнял за плечи.

— Миледи, вы должны пощадить свои силы. Произвести на свет ребенка — нелегкая задача. Вы не знаете, что вам предстоит. — Умоляюще он добавил: — Пожалуйста, Аморе, если ты уж не думаешь о себе, подумай о Бреандане. Ты не сможешь ему помочь, если после родов свалишься в лихорадке.

Он не говорил ей «ты» с тех пор, как она перестала быть ребенком, и его доверительное обращение, выдававшее его растущую тревогу, проникло наконец сквозь туман отчаяния, отделивший ее от жизни. Она подняла полные слез глаза и заметила, что Иеремия бледен и напряжен. Он боялся за нее. Это привело ее в чувство — она слишком любила старого друга, чтобы причинить ему страдание.

— Простите, патер, — виновато прошептала она. — Но я так боюсь его потерять...

— Доверьтесь мне, — попросил Иеремия. — Я найду возможность избежать худшего. А теперь больше не думайте об этом. Вы должны полностью сосредоточиться на том, что вам предстоит.

Ален стоял перед Олд-Бейли и нервно искал глазами Иеремию и леди Сент-Клер. Его то и дело оттесняла прибывающая публика, стремившаяся во двор суда, и ему приходилось энергично противостоять людскому потоку, иначе его бы просто-напросто снесли. Такого наплыва зрителей Олд-Бейли не видел уже давно. Конечно, помимо краж, там нередко судили и за убийства, но сэр Джон Дин был самой известной жертвой со времен процессов над убийцами короля.

При виде каждого подъехавшего экипажа Ален нетерпеливо вытягивая шею и каждый раз с разочарованием отворачивался, убедившись, что это не карета леди Сент-Клер. Где, черт подери, они застряли? Иеремия в то утро ушел к леди достаточно рано, он уже давно должен быть здесь. Ему было так важно находиться рядом с Бреанданом, он никак не мог пропустить процесс. Если только... Ален точно не знал, на каком сроке находилась Аморе, но предполагал, что отсутствие друга связано с предстоящими родами. В таком случае ждать не имело смысла.