За соседним столиком ужинала семья австралийцев с пятилетней дочкой. Кароль и девочка подмигивали друг другу и то и дело прыскали со смеху.

— Какая чудесная малышка!

— Да, очень забавная.

— И такая воспитанная!

— А ты хочешь иметь детей? — внезапно спросил Мило.

Кароль тут же заняла оборонительную позицию:

— Что за странный вопрос?

— Э-э-э… мне кажется, ты будешь отличной матерью.

— С чего ты взял? — огрызнулась она.

— Просто чувствую.

— Бред!

Мило одновременно удивила и расстроила резкость Кароль.

— Почему ты так реагируешь?

— Я хорошо тебя знаю. Уверена, это одна из фразочек, которыми ты охмуряешь девиц. Ты же думаешь, что любой приятно услышать такое.

— А вот и нет! Ты несправедлива ко мне! Чем я заслужил такое отношение?

Он так разнервничался, что опрокинул стакан.

— Мило, ты меня не знаешь! Тебе ничего не известно о моей личной жизни.

— Так расскажи, черт возьми! Что за секреты?

Кароль задумчиво посмотрела на друга и решила поверить в искренность его намерений. Может, она и правда погорячилась.

Мило поднял стакан и промокнул лужу салфеткой. Зря он, конечно, вспылил, но внезапные перемены в настроении Кароль по отношению к нему становились невыносимы.

— Почему ты обрушилась на меня, стоило затронуть эту тему? — спросил он более спокойным голосом.

— Потому что я уже была беременна.

Кароль отвернулась. Правда сама собой вышла на свет, как пчела, вылетающая из банки после нескольких лет, проведенных в заточении.

Мило был ошарашен. Он сидел не шелохнувшись и смотрел на глаза Кароль, блестевшие в темноте, как грустные звезды.

Она достала свой билет на самолет и положила на стол.

— Хочешь узнать подробности? Отлично. Я доверюсь тебе. Я раскрою свою тайну при условии, что ты не произнесешь в ответ ни одного слова. Я расскажу то, что не знает никто, а потом сяду в такси и уеду в аэропорт. В двадцать один тридцать последний рейс в Лондон, а оттуда в шесть утра есть самолет до Лос-Анджелеса.

— Ты уверена, что…

— Абсолютно. Я рассказываю и уезжаю. А потом ты неделю не звонишь и не ночуешь у меня. Либо так, либо никак.

— Хорошо, я согласен.

Кароль посмотрела по сторонам. В центре площади гигантские статуи фонтана Четырех Рек уцепились за обелиск и бросали на нее суровые взгляды.

— В первый раз он сделал это в мой день рождения, когда мне исполнилось одиннадцать, — начала она.

* * *

Бретань

Плогоф — мыс Ра

— Только не говори, что умеешь разжигать костер, — пошутила Билли.

— Конечно, умею, — обиделся я.

— Ладно, поиграй в мужчину, а я буду смотреть на тебя обожающим взглядом покорной женщины.

— Если думаешь, что мне это помешает…

К великой радости Билли, над Финистером бушевала гроза: ставни хлопали, потоки воды лились по стеклам, а в доме было холодно, как на Северном полюсе. Очевидно, упомянутое в объявлении выражение «деревенское очарование» переводилось с французского как «отсутствие отопления» и «отвратительная изоляция».

Чиркнув спичкой, я попытался разжечь горку сухих листьев, которые засунул под поленья. Огонь быстро принялся… и почти сразу потух.

— Неубедительно.

Билли тщетно пыталась скрыть улыбку.

В банном халате и с тюрбаном из полотенца на голове она подбежала к камину.

— Найди мне газету.

Порывшись в ящике буфета, я обнаружил старый номер «Экип» от 13 июля 1998 года, вышедший на следующий день после победы Франции в Кубке мира по футболу. На первой странице огромными буквами было написано «НАВСЕГДА», а ниже фотография Зинедина Зидана, бросающегося в объятия Юрия Джоркаеффа.

Билли разъединила листы и скомкала так, чтобы воздух легко проходил между ними, объяснив при этом:

— Бумага должна дышать. Меня так учил отец.

Она перебрала щепки, оставив только самые сухие, и сложила их над комом бумаги. Наконец Билли построила нечто вроде вигвама из крупных поленьев и гордо произнесла:

— Теперь разжигай.

Две минуты спустя в камине весело потрескивал огонь.

От порывов ветра стекла дрожали так, что лишь чудом не вылетали из оконного переплета. Хлопнул ставень, в тот же момент произошло короткое замыкание, и комната погрузилась в темноту.

Я порылся в счетчике в надежде, что свет включится сам собой, и уверенным голосом сказал:

— Ничего страшного. Очевидно, что-то с предохранителем или с пробками…

— Возможно. Только это счетчик на воду. А электрический висит в прихожей… — издевательски сказала Билли.

Я с хладнокровной улыбкой выслушал замечание и направился было к выходу, но она схватила меня за руку и…

— Подожди!

Она сняла с головы полотенце, развязала пояс, и халат соскользнул на пол.

Я обнял ее, и наши тени переплелись на стенах комнаты.

* * *

Рим

Пьяцца Навона

19.20

Кароль слабым голосом рассказывала Мило о своем исковерканном детстве. Она поведала ему о долгих годах кошмара, когда отчим приходил к ней в постель. О годах, когда она потеряла все: улыбки, мечты, невинность и вкус к жизни. О ночах, когда ненасытное чудовище повторяло перед уходом: «Ты ведь не скажешь маме? Не скажешь?»

Как будто мама ничего не знала!

Потом Кароль рассказала о чувстве вины, о законе молчания, о том, как ей хотелось броситься под автобус, когда она возвращалась из школы. И об аборте, который она втайне от всех сделала в четырнадцать лет. После этого она чувствовала себя опустошенной, почти мертвой, в жизни не осталось ничего, кроме страданий.

Она рассказала о Томе, который помог ей уцепиться за жизнь, каждый день открывая врата в волшебный мир «Трилогии ангелов».

Наконец, она попыталась объяснить, почему до сих пор остерегается мужчин и не верит в жизнь, а иногда, хотя ей стало существенно лучше, на нее накатывают приступы отвращения…

Кароль замолчала, но не встала из-за стола.

Мило сдержал слово: пока она говорила, он ни разу не раскрыл рта.

Но один вопрос напрашивался сам собой.

— Когда это закончилось?

Кароль задумалась: отвечать или нет? Она оглянулась и обнаружила, что австралийцы давно ушли. Выпив глоток воды и надев свитер, который до этого лежал у нее на плечах, она ответила: