тарелки супа мне не принесла, пока я была в роддоме! Ждала, что я переселюсь в их старую развалюху и буду мыть за ними посуду…

В ту ночь родители так и продолжили ссориться, пока сестра и брат прятались под одеялом. Иви зажала уши Хансу, но гнев и отчаяние все равно просачивались в них.

Отец хлопнул дверью, мать закричала. Иви уложила брата в постель и рассказывала ему истории про китов – как они сражаются с подводными чудовищами. Вскоре он уже спал в ее объятиях, а она всю ночь думала: «Завтра у меня день рождения. Вернется ли отец, чтобы провести его со мной?»

Весь следующий день Иви сидела дома, ждала его и ждала, но отец не вернулся. В полдень брат с сестрой поели холодных паровых булочек и хлеба из красной фасоли, сидя за обеденным столом, а вечером она разогрела готовую пасту с соусом из холодильника. Мать лежала в спальне в постели за закрытой дверью, словно забыв об их существовании. Так Иви провела свой день рождения.

Ханс подарил ей открытку, на которой нарисовал двух кривоватых человечков. Иви поблагодарила его, обняла и уложила спать. Когда она прошла к себе, дверь в комнату матери наконец открылась. Иви не знала, чего ей больше хочется – плакать или смеяться. Не в силах сдержать радость, она высунулась в коридор – и увидела мать с серым лицом, в ночной рубашке и пушистых тапочках, шаркающую в сторону кухни.

За семь минут, что мать копалась в холодильнике, разогревала остатки еды и наливала в стакан соевое молоко, она ни разу не посмотрела на дочь и ничего не сказала ей, за исключением раздраженного «уйди», когда та попалась ей под ноги по дороге обратно.

– Мам…

– Что? Чего ты от меня хочешь? – Тарелка разбилась об пол, брызги подливы от свинины и жареные бобы полетели в стену; несколько капель попало Иви на ногу. – Чего тебе надо? Ну давай, скажи! Ты и так целыми днями жалуешься. По-твоему, у меня своих дел мало? Вечно твое «мам»! Сколько раз за день я это слышу? Всё из-за тебя! – Мать сжала кулаки и рявкнула: – Из-за тебя я торчу здесь!

Иви смотрела на потеки на обоях, боясь шелохнуться.

– Надо было сделать аборт! Я жалею, что не сделала, – видит бог, жалею! Какую цену мне приходится платить… Или надо было придушить тебя, когда ты только родилась. Если б я знала!

Мать была в истерике. Она схватила стакан с обеденного стола и швырнула на пол.

– Сучка! Гори оно все в аду! Или пусть я сгорю в аду. Я согласна! Лучше сдохнуть и покончить со всем этим…

Иви стояла, опустив голову, и ничего не говорила. Она словно застыла на одном месте. Мать верещала, как курица, которой вот-вот свернут шею, пока Ханс не приоткрыл свою дверь и не позвал тихонько:

– Мамочка…

На этом она сломалась. Ее лицо было красным, искаженным, уродливым. Мать схватила себя за волосы и закачалась взад-вперед, словно будильник, который вот-вот зазвонит, или бомба, готовая взорваться. Она нависла над Иви и крикнула:

– Каждый раз, когда я вижу тебя, я думаю о том, как отвратителен твой отец!

Шлеп-шлеп-шлеп, хлоп! Она проковыляла к себе в комнату и захлопнула дверь, оставив потрясенную дочь стоять в коридоре.

В луже на полу Иви увидела свое отражение. Ханс был весь в слезах, он дрожал от страха. Иви услышала, как он ее зовет, подняла голову и велела ему не сходить с места. Медленно пошла к нему. Ей хотелось обнять брата и сказать, что все хорошо, что не надо бояться, что она сейчас приберет…

Стараясь наступать на сухие плитки, она занесла ногу и опустила ее… на осколок стекла.

Шрам от той раны так и остался у нее на ступне. Вероятно, с того самого дня Иви стала защищаться с помощью сарказма и язвительности. Она по-прежнему любила смеяться и играть, была такой же бесстрашной, упрямой и уверенной в себе, но что-то глубоко внутри нее изменилось. Она отрастила колючки, научилась скрывать разочарование и стала жесткой, чтобы не поддаваться боли.

* * *

Дождь лил все сильнее, машины толкались бампер к бамперу.

– Тебе не холодно? – спросил Ховард. – Я включил печку.

– Босс приходил проведать меня? – спросила Иви. Это был тот самый слон в комнате, о котором они не упоминали все это время. У нее в голове крутилась тысяча неотвеченных вопросов, она совсем увязла в них… но этот мучил ее больше всего. – Он приходил? Пока я была без сознания?

Ховарду не хотелось ранить ее, но в конце концов он все-таки покачал головой. Иви не удивилась, хотя по-прежнему не понимала.

– Чэн Чуньчинь приходил. Приходил меня навестить.

Ховард постарался скрыть потрясение, но оно отразилось у него в глазах.

– В больницу?

– До тебя. После того, как полиция меня допросила. Выбрал идеальный момент.

– И что он сказал? – осторожно спросил Ховард.

– Что мне плевать, сколько еще людей умрет.

Сквозь череду машин пропетлял мотоцикл, разбрызгивая грязную воду. Многие водители раздраженно загудели. Ховард прижал руку ко лбу.

– Наверное, со стороны именно так и кажется, – спокойно продолжала Иви. – Что я жду, пока еще кто-нибудь умрет, или смотрю, как убийца это делает. Чем больше людей он убьет, тем выше у меня шансы его найти. Легче поймать убийцу, чем остановить его. Должна признать, иногда мне кажется, что я проигрываю. Помнишь, как-то раз мы поссорились, а потом ночью пошли на рынок поесть бараньей лапши? Ты сказал, что у меня и у моей матери в глазах одинаковая печаль и одинаковое сумасшествие. Сказал, что я все время убегала – из дома, от наших отношений, от всего на свете. Я тогда не согласилась. Я была зла и накричала на тебя. Пускай я буду как все, пускай не буду сама собой – я могу с этим смириться. Плевать, если я отвратительна, плевать, если я – самое презренное существо на земле. Только б не быть на нее похожей. Я сделаю все, чтобы не превратиться в нее. Я такая же истеричка, какой была она, так же равнодушна к людям вокруг себя, так же цепляюсь за вещи, которые мне не принадлежат. Точно так же…

Дождь за стеклом лил стеной.

– Помнишь день, когда я унюхала «Мадам Роша»? Это было такое облегчение – узнать, что Ханса убили и что это сделала не я. Я была одновременно зла и счастлива. Как будто что-то наконец изменилось. У меня появилась надежда, что если