Тогда не проще ли будет сдаться? Иви не знала. Она вдыхала запах угля из дерева личи и вонь разлагающегося трупа. Ей вспоминались рисунки, наброски с частями тела, мужские профили. Она подумала о носках и флаконах с духами. Проснулась с криком, хватаясь руками за шею, пытаясь приставить голову обратно. С ужасом поняла, что перепачкана кровью и гноем.

…В ту ночь, в госпитале, ее убивали пять раз. Женщина душила ее, снова и снова. В забытьи Иви не могла ни выжить, ни умереть. Пытка повторялась, пока не встало и не зашло солнце. Только тогда женщина наконец исчезла, и Иви смогла немного отдохнуть. В действительности у нее поднялась температура, и она более-менее приходила в себя только в те моменты, когда кто-нибудь склонялся над ней. Это были инспектор Ляо, медсестра, доктор, Ховард и Твиг – все приходили к ней и говорили что-то о расследовании, о ее прогнозе, о дальнейших действиях. Она плохо слышала их, и ей было все равно. Был лишь один человек, с которым ей хотелось поговорить.

– Привет, китенок. – Она хотела позвать его и не могла. – Ханс!

«С тобой всё в порядке?»

Ей надо было столько всего ему сказать…

– Не в порядке, совсем нет. Ты останешься со мной? Останься. Одной мне через это не пройти.

Ханс был рядом: он молча, сквозь туман, следил за ней. У Иви жгло в горле от неслышного крика.

– Умоляю тебя, пожалуйста! Кто-нибудь, помогите, не дайте ему уйти!

Она готова была отдать свою жизнь, отдать весь мир – за него. Пусть даже ей придется жить в сплошном кошмаре, от которого она никогда не проснется…

Во сне Иви рыдала, и ее слезы превращались в море. Она умоляла и умоляла, но Ханс молчал. Он оставил ее одну. Как будто и не существовал никогда. Иви погрузилась в воду, в бездонную глубь. Когда она снова очнулась, почти наступила ночь. Хотя она с трудом различала сон и явь, чередование немоты и покалывания в пальцах напоминали ей о том, что она еще жива, потому что хотя бы это было реальным. Несколько раз ей снилось, что она просыпается, чистит зубы, завтракает, идет на работу, надевает защитный костюм – готовится к борьбе со всем миром. Таков был ее день. А потом Иви действительно проснулась, не понимая, на каком она свете. Всю среду она провела в забытьи, но теперь этот день повторялся. Ощущение потери и одиночества во сне было реальным, как и боль.

Ей хотелось пролистнуть этот день, оторвать его, как страницу календаря.

Голова по-прежнему кружилась, было трудно сосредоточиться. Во рту пересохло, на языке горчило, губы потрескались. Все тело ломило. Руки были слабыми. Ей с трудом удалось сесть на постели. Рядом, на продавленном темно-красном диване, скрючился долговязый Ховард, накрытый тонким пледом. Его голова лежала на согнутых руках; он сжался в комок, словно ребенок. Во сне он скрипел зубами.

Чтобы не разбудить его, Иви сама потянулась за чашкой с водой, стоявшей на тумбочке. Захватила соломинку сухими губами и втянула воду изо всех сил, чтобы смочить рот. Обратила внимание, какие чистые у нее ногти. Она была накрыта теплым хлопковым одеялом. Больничное, которым неохотно прикрыл ее Чэнь, Ховард заменил на то, что купил сам. Он принес не только его, но и полотенце, свисавшее с крючка, влажные салфетки на тумбочке, зарядку, тазик, разделочную доску, нож для фруктов и стеклянную миску с крышкой.

Вчерашние воспоминания медленно возвращались – пока что в виде разрозненных обрывков. Людям нужна память, чтобы не утратить свою личность, но ей память больше не помогала. Вчерашний день действительно был или это просто фантом, сотворенный ее собственным воображением? Иногда у Иви возникало ощущение, что воспоминания, набравшиеся более чем за двадцать лет, – это просто символы, и они даже не ее: кто-то просто вложил их к ней в голову.

Ей казалось, что вчера она набросилась на Чэн Чуньчиня, вырвав из его руки капельницу. Вероятно, это была правда.

«Ты хочешь быть героем. Тебе плевать на жизни других людей, так ведь?»

Насмешка – и правда – в его обвинении эхом отдались у нее в мозгу.

«Ты не можешь этого отрицать, Овечка. Чем больше людей умирает, тем тебе интереснее».

Его слова рикошетом отлетали от ее черепа, циркулировали в нервной системе снова и снова, без всякой жалости. Ее разум превращался в подобие автомата для пинбола. В следующий миг она уже повалила Тройного Че на пол, схватив за горло. На крик других пациентов прибежали медсестры.

«Без меня ты ничто».

Эти слова застряли у нее в сердце, напоминая о том, какова она на самом деле. Тело было пустым – как будто кто-то вычерпал из него содержимое, оставив в груди зияющую рану. Их разняли санитары и охрана. Кто-то держал Иви; она не сопротивлялась.

Чэн Чуньчинь откашлялся, потом улыбнулся и сказал встревоженной медсестре:

– О, не беспокойтесь, со мной всё в порядке, спасибо.

Потом встал и оправил рубашку.

Когда он уходил, Иви сидела на полу. Она заметила, как он потирает шею с загадочной улыбкой на лице.

«Ты еще сама не знаешь, на что способна».

Она прочла эти слова по его губам, но не была уверена, что поняла правильно.

4

На соседней койке лежала пожилая дама с хриплым голосом. В день, когда Иви смогла сесть и поесть самостоятельно, дама воспользовалась возможностью и попросила своего мужа раздернуть занавески. Она приветствовала соседку широкой улыбкой. Первую ее атаку сумел отразить Ховард, любезно объяснивший, что Иви нуждается в отдыхе. Дама сказала, что все понимает, но, единожды завладев Ховардом, не собирались его выпускать.

– А что с ней такое? Вы ее муж? Ухажер? Нет? Очень жаль. Приходила полиция, нам сказали не волноваться. Еще заглядывала медсестра, поздороваться.

Ховард в ответ только улыбнулся, как джентльмен. Женщина увидела, что ничего от него не добьется, и сменила тему: начала в подробностях описывать, что с ней произошло. Она собирала побеги бамбука два дня назад на горе Янмин, как вдруг начался ливень. Женщина поскользнулась и упала: набила синяк на ягодице, сломала ногу и вывихнула колено. Как будто этого было недостаточно, она порезала щеку о лист осоки. Пострадавшая указывала пальцем на пострадавшие части тела – каждую по очереди. Представляя себе мокрые каменные ступени и грязь, Иви набивала рот едой с больничного подноса.

Она ела до тех пор, пока снова не явились Ляо и Чэнь. Чэнь бесцеремонно задернул штору, и в палате