– Я хочу видеть брата. Где он? И наведи порядок на вилле, открой окна и разожги огонь.

– Ливилла, мне нравится сумрак и холод, – подал наконец голос человек, и у меня комок подступил к горлу, когда я поняла, с кем говорю. Этот заморыш, сидящий в стылой грязной комнате, в засаленной тунике и с всклокоченными, немытыми волосами, не раб, а сам император Рима. К душераздирающей жалости примешивалось ощущение полной нереальности происходящего.

Калигула был настолько бледен, что, казалось, просвечивал насквозь, только над запавшими щеками темнели синеватые круги под глазами. Голову он не мыл, похоже, уже несколько недель, а гребень, по-моему, в последний раз касался его волос еще в Риме. Многодневная щетина на подбородке топорщилась в разные стороны; кое-где к ней присохли остатки еды. Тело Калигулы иссохло и потеряло силу, и выглядел он хилым и нездоровым.

А его глаза…

Заглянув в них, я вздрогнула и отвела взгляд.

– Ливилла, уезжай. И ты, Лепид. Я хочу остаться один.

– Похороны прошли хорошо, все было очень достойно, – вместо ответа произнесла я. – Проститься с Друзиллой пришли все, от знати до последнего нищего. И игры тоже получились. Твой любимый колесничий выиграл два заезда. Римляне прославляют твою щедрость, но все-таки обеспокоены тем, что их императора нет с ними. И не забудь, ты еще не отдал последние почести сестре.

– Я не могу поехать в Рим.

– Ты должен, – с нажимом сказала я.

– Нет. Но… но… при тебе найдется писец?

Я нахмурилась озадаченно. В беседу вступил Лепид:

– Гай, писца у меня нет, зато есть аккуратный почерк и табличка за поясом. Что ты желаешь записать?

Несчастного горемыку, которым предстал перед нами мой Калигула, вдруг охватила неистовая горячность, и он принялся тараторить так, что Лепид едва успевал записывать. Император перечислял бесконечные почести, которыми он желал посмертно осыпать Друзиллу. Четверть часа он диктовал указы один за другим, пока на табличке Лепида не осталось места даже по краям. Наконец поток энергии, бивший из брата, иссяк, и он опять стал тем безрадостным, немым созданием, которое мы обнаружили в триклинии.

– Гай, ты повторяешь ошибки прошлого, – обратилась я к нему, стараясь говорить как можно тверже, и он поднял на меня пустые глаза; я вздохнула и продолжила: – Ты покинул Рим ради уединения – точно так же, как Тиберий. Как скоро ты начнешь смеяться над убийствами и бросать в море рабов за разлитое вино? – Я ожидала, что эти слова будут встречены гневной отповедью, но нет – никакой реакции. – Город ты оставил на двух префектов претория, несмотря на собственное утверждение, что ни одному начальнику охраны доверять нельзя. Гай, как скоро Клемент и Стелла превратятся в Сеяна и Макрона, а? – (И вновь молчание.) – Отвечай!

Он смотрел сквозь меня. Значит, выбора нет: придется использовать оружие, которое наверняка пробьет броню его замкнутости и вызовет реакцию, только вот неизвестно, какой эта реакция будет.

– Друзилла пришла бы в ужас, если бы увидела, что ты делаешь, – прошептала я.

Теперь Калигула сфокусировал взгляд, а его кулаки сжались и разжались. В глазах его мелькнула злость, и хотя рассчитывала я на другой ответ, лучше такой, чем никакого. Увы, сравнение с Тиберием не помогло, напоминание об истории претория – тоже, и даже имя Друзиллы не возымело достаточного влияния. Может, поднять какой-то важный вопрос, не связанный с Друзиллой или нынешним тяжелым состоянием Калигулы? Как еще отвлечь его от тягостных мыслей?

– Если ты не хочешь повторения темных дней Тиберия, то должен определиться с преемником, – попробовала я сменить тему. – Нужен наследник, а чтобы он появился, тебе нужна новая жена. А чтобы появилась новая жена, необходимо выбраться из этой медвежьей берлоги на свет и привести себя в порядок. – Пожалуй, полностью сменить тему мне так и не удалось, хотя… – Друзилла сказала бы тебе то же самое, и ты сам это знаешь.

Атака по двум направлениям – классическая стратегия легионов, так учил меня брат во время наших детских игр, вот я и поймала Гая между страхом повторить наследственный кризис Тиберия и именем его возлюбленной сестры. В глазах Калигулы я увидела смятение и расценила его как шанс на успех. Только нельзя останавливаться.

– Вернись в Рим вместе с нами.

– Нет. Не могу.

Я заметила, что стоящий сбоку Лепид тоже хочет что-то сказать, и отступила, давая ему место.

– При дворе нынче с полдюжины красавиц, – быстро заговорил он, – любая из них готова полюбить тебя, любая сможет родить тебе детей. – Поскольку брат никак не возразил на это, Лепид, приободрившись, улыбнулся и продолжил уже смелее: – Скажем, Юлия Друза?

– Кузина, – буркнул Калигула. – Причем близкая. Мы же не Птолемеи. Мы, Цезари, предпочитаем дальних кузин.

Я не знала, шутит брат или, как ему свойственно, язвит. В любом случае у меня отлегло от сердца – так хорошо было услышать привычные интонации! Лепид, похоже, рассудил сходным образом:

– Ну, тогда Эмилия Секстия? Она тебе вообще не родня, а улыбка у нее такая, что и у самых сильных мужчин колени подгибаются. – (Калигула только фыркнул презрительно.) – А как насчет Сервилии Сораны? За плечами – двое мужей и семеро детей, и снова в поисках любви, как говорят. Или, может, Марция Барбатия? Или вот – Лоллия Паулина! Кстати, это отличный вариант. Она несравненная красавица, эта Лоллия. Да, она замужем за наместником Македонии, но, по слухам, ненавидит его и будет счастлива, если ее освободить от этих уз. С другой стороны, муж ее забавляется со шлюхами, так что вряд ли придется долго его уговаривать.

Наконец Калигула поднял руку:

– Лепид, прошу, остановись, а не то дойдешь до того, что предложишь мне жениться на Ливилле. Мне безразлично, кто будет хозяйкой моего дома. Судя по всему, ты знаешь придворных дам лучше других. Так выбери одну и пришли ко мне. Если она сможет тут жить, то пусть остается.

Я открыла рот, чтобы возразить, но Лепид украдкой замахал на меня, и опять он был прав. На самом деле я тоже видела, что разговор окончен. Гай замкнулся, и слеза у него на щеке говорила о том, что горе вновь поглотило его без остатка.

– Тогда мы задержимся тут на несколько часов, откроем ставни, раздвинем занавеси, велим зажечь жаровни и нагреть полы. И пока мы здесь, я пошлю рабов в Альбано на рынок, чтобы они наполнили твои кладовые свежими, хорошими продуктами. Если уж ты твердо намерен сидеть тут, то по крайней мере будешь делать это сытый и здоровый.

Калигула хотел возразить, но потом просто развернулся и ушел в другую комнату. Тогда мы с Лепидом составили перечень всего, что нужно сделать до отъезда. И одного раба явно будет недостаточно. Позже выяснится, что непрестанные рыдания и подавленность императора привели к тому, что все рабы разбежались. И не мудрено. Кто бы их остановил, если хозяин погружен в себя, а охраны нет?

Всю вторую половину дня моя прислуга прибирала в доме и запасала еду. Даже успели навести порядок в ближайших садах. Калигулу мы больше не видели. Он укрылся от нежеланной суматохи в каком-то тихом углу. К заходу солнца вилла стала более или менее пригодной для жилья. Я велела остаться там половине своих рабов, чтобы они помогали поддерживать виллу в этом состоянии, и строго-настрого приказала исполнять мои инструкции, а не моего брата. Главным над ними назначила единственного раба Калигулы. Он ведь остался с императором, когда другие бежали, и тем доказал свою преданность.