В. Штоф сразу засек «транзит» и, обращаясь к первому секретарю, говорит:

– Слушай, Вальтер, слушай.

Мне осталось прокомментировать ключевую функцию Западного Берлина для ратификации подписанных договоров и выработки новых. В том числе договорного документа, который призван подвести правовую базу под отношения между ГДР и ФРГ.

– Это все? – спрашивает Ульбрихт. Получив подтверждение, он продолжает: – На слух сложно все схватить. Компромисса без взаимных уступок не бывает. Это элементарно. Но уступки должны быть равными. От ГДР, однако, требуют большего, чем ФРГ и три державы готовы отдать сами. Так не пойдет.

– В чем, товарищ Ульбрихт, вы усматриваете дисбаланс? ГДР официально отказалась от претензий на Западный Берлин. Это сделано в форме его признания в качестве отдельного политического образования. СССР поступил так же. Если бы удалось выработать убедительную формулу политико-правовой непринадлежности этого города к ФРГ, то проблема решалась бы в нашем понимании. Вопросы военного доступа выводятся за скобки. Неприятно, тем более что в 1959–1962 годах дело шло к коррекции положения и здесь. Хрущев упустил возможность. Сейчас условий для решения этого вопроса нет. Смущает отсутствие слов «международно-правовое признание» ГДР. Не уверен, что они появятся, сколь бы сильно мы с вами ни давили. Но и без этих слов есть факты международно-правового признания, с учетом которых складывающееся положение не выглядит беспросветным.

В расчете на секундантство председателя Совета министров ГДР разбираю правовое значение понятия «транзит». Пою ему панегирик. Еще и еще привлекаю внимание к открывающейся для ГДР возможности реализовать свои представления при выработке совместно с Западным Берлином и ФРГ детальных установлений, регулирующих не один только проезд через территорию ГДР. Каждое достижение в отстаивании суверенитета Республики падет здесь на ее чашу весов при обсуждении широких аспектов германо-германских отношений.

В. Штоф откликнулся на мой намек:

– Вальтер, если схема, изложенная товарищем Фалиным, осуществится, то в части гражданских связей и статуса Западного Берлина как политической единицы, не принадлежащей ФРГ, мы выйдем почти на вариант, о котором сами вели речь в узком кругу. Меня заботит другое – удастся ли провести наметки в жизнь. От перспективы чрезмерного спокойствия вокруг Берлина кое-кому делается неспокойно.

Какое-то время Ульбрихт и Штоф переговариваются между собой, затем первый секретарь, глядя на меня с прищуром, произносит:

– Передайте товарищу Брежневу, что мы одобрительно восприняли информацию о ваших встречах с Баром. Ожидаем, что советская сторона будет держать нас в курсе дальнейших событий.

Взглянул на часы – пролетело два с половиной часа. Задерживаться в Берлине, слава богу, не надо. Можно считать, что тылы в диалоге с Э. Баром упрочились. Появилось даже какое-то поле для маневрирования.

Не торопись, однако, радоваться. В. Ульбрихт усиленно что-то припоминает.

– Да, вы упоминали про пожелания западных немцев насчет родственных связей. Во что может это вылиться, как вы себе представляете? Вам, надеюсь, понятно, что отмены защитных мер на границе не будет.

– Пожелание, причем в настоятельной форме, Баром высказано, и мне казалось, что руководству ГДР следует о нем знать. От обсуждения этой темы по существу я уклонялся, отсылая моего партнера к вам. Из слов Бара не вытекает, что в повестку дня ставится проблема пограничного режима как таковая. Берется аспект облегчений в гуманитарной сфере. Центральная мысль – плоды разрядки должны проявиться в ощутимом сотнями тысяч людей виде.

– ГДР находится в угрожаемом положении. Наша граница с ФРГ и Западным Берлином – это одновременно оборонительный рубеж между НАТО и Варшавским договором. С 1961 года ничего к лучшему не переменилось. Нельзя ожидать, чтобы мы сами себя отдали на съедение.

– Товарищ Ульбрихт, установление в рамках соглашения исключения из правила, действующего на границе, есть подтверждение самого правила. Как должно выглядеть изъятие, чтобы правило не стало исключением, – это компетенция ГДР.

В. Ульбрихт и В. Штоф передают приветы советским руководителям. Опять перебив сюжета. Хозяин спрашивает:

– Какое впечатление производит Бар?

– Думающий политик, гибкий и смелый. Если ему бросается вызов, не бежит. Является ли он человеком слова? Это качество проверит только время. В целом дело с ним иметь можно, если усвоить, что он обладает развитым чутьем на серьезность и фальшь.

– Ваше мнение не расходится с нашей информацией. Личность приметная. Вы говорите – смелый. Можно добавить – и ловкий. Любит рассуждать о Европе и мире вообще, но имеет в виду немцев. Близок к Брандту. Нажил себе немало врагов, в собственной партии тоже.

Прощаемся. Ульбрихт помягчел, и рукопожатие не селедочное. Штоф провожает меня до машины. Благодарит за беседу.

– Очень хорошо, что вы приехали и объяснились напрямую. Я не смог вас предупредить, что наш первый намеревался крепко поспорить. Ему дали какой-то материал по вашим встречам. Видно, с подтекстом. Но теперь это прошлое.

В тот мой заезд в Берлин или уже в следующий П. А. Абрасимов устраивает рабочий завтрак почему-то в голубой, так называемой «женской гостиной» посольства. На него приглашены Э. Хонеккер и ряд других руководителей ГДР. Замысел посла, по его словам, – подготовить благоприятный климат для одобрения будущего пакета договоренностей в политбюро ЦК СЕПГ. Невдомек было мне, что культивировалась почва для передвижек в руководстве республики.

За завтраком меня одолевали сомнения, не произойдет ли где прокола, который засветит наш с Э. Баром канал и вынудит прокладывать другие окольные пути к согласию. Не бодрило, что после смены караула на Рейне в среде функционеров СЕПГ участились проявления как националистических, так и упаднических настроений. Э. Хонеккер искал повод сказать для затравки нашего обмена мнениями что-то лестное и поэтому в положительном тоне упомянул мою беседу с Эхтернахом. Я же увидел в его замечании предостережение – он не совсем схватывает суть или понимает ее превратно.

В апреле 1971 г. наряду с доводкой конструкции мы занялись с Э. Баром составлением формулировок. До звона бокалов с искрящимся шампанским, коим отмечают становление не только кораблей, но и договоренностей, было еще неблизко. Однако далекая надежда лучше близкой безнадежности. К тому же быть или не быть согласию, зависело в известной степени от нас. На ближайшие четыре нескончаемых месяца Западному Берлину дано было стать основной делянкой, которая лишила меня сна и отдыха.

3 мая 1971 г. на перекладных – до подписания соглашения о прямом воздушном сообщении между СССР и ФРГ пройдет еще полгода – я прибыл в аэропорт Кёльн-Бонн. По обыкновению, вновь назначенного посла встречали чиновник протокольного отдела МИД Федеративной Республики и сотрудники посольства. Взглянуть на преемника посла С. К. Царапкина и, коль получится, задать ему вопрос-другой дали себе труд несколько журналистов. Они-то и стали первыми, кто вступил в диалог со мной на рейнской земле.