К середине марта 1971 г. наша с Э. Баром ворожба вокруг Берлина продвинулась уже далеко. Не ради красного словца я сравнил наше затворничество с ворожбой. Риск, что нас обвинят в ереси и предадут в руки политической инквизиции, был велик. Ни прогноз В. Брандта, выраженный с учетом промежуточного баланса, что провал четырехсторонних переговоров на данной стадии «маловероятен», ни карт-бланш, данный мне Брежневым, не являлись страховым полисом. Каждый раз, отправляясь на встречу в Западном Берлине, я не знал, что меня ждет по возвращении, удастся ли доказать начальству обоснованность развивавшихся мною идей.

Встреча с участием посла США в ФРГ К. Раша чуть не расстроилась из-за досадной неувязки. Прилетаю в Берлин. День нерабочий. Кто-то забыл предупредить офицера безопасности, который сопровождал меня в западную часть города и знал точный адрес, что вечером нам предстоит «операция». В назначенный час привычная машина, но с незнакомым мне сотрудником стоит у подъезда посла – и в путь. Уже в американском секторе мой сопровождающий спрашивает:

– Так куда вас доставить?

– Вам лучше знать. Я названия улицы и номера дома не запоминал.

– Мне приказано быть в вашем распоряжении. Детали мне не раскрывались.

Из соображений конспирации каждая моя поездка выполнялась по сжатому графику и меняющимся маршрутам. Смотрю на часы. Возвращаться назад времени нет. Ничего другого не остается, как по фрагментам восстанавливать примерную панораму. Вот тут с главной улицы мы сворачивали в лабиринт вилл. Похожий переулок. Проезжаем его насквозь. Дома уполномоченного нет. Вторая, третья проба – без толку. Возвращаемся на главную улицу. Точно, съезжали здесь и где-то поворачивали направо. Куда же нужный дом запропастился? Уже вечереет. В сумерках все постройки, как кошки, серые. Последняя попытка. Опять на главную дорогу, съезд, сразу берем вправо. Вот он, голубчик! У ворот хаусмайстер. Чуть поодаль машины, в которых сидят подтянутые молодцы. Не иначе как охрана К. Раша.

Нескладно вышло. Планировалось, что я приеду за полчаса до Раша. Его службе безопасности не обязательно было меня видеть. Кроме того, Э. Бар собирался ввести меня в курс своих разговоров с послом США. А вышло так, что Раш ждал меня и вместе с хозяином строил догадки: самолет подвел, машина сломалась или в последний момент Москва передумала, решила обойтись без трио и, следовательно, без разговоров с ФРГ по Западному Берлину?

Вздох облегчения приветствовал меня. Вместе посмеялись над нелепостью, доставившей треволнения и которая могла, не сыщись нужный дом, породить спекуляции. Скольким случайностям, роковым несовпадениям история обязана драматическими надломами, упущенными шансами, склоками на высших и прочих уровнях? Иван Грозный не дождался ответа на предложение – ради «великой дружбы» – руки и сердца Марии Гастингс, племянницы британской королевы Елизаветы, и умер за игрой в шахматы с Биркином. Петру I недостало одного вздоха, чтобы вымолвить последнюю волю, возможно избавившую бы Россию от перебора в XVIII в. императриц. На четверть часа запоздала телеграмма из Хельсинки, которая могла предотвратить бесславную советско-финляндскую «зимнюю войну» 1939/40 г. И почти никогда загодя неизвестно, быть тебе лишней или нужной спицей в колеснице.

Встреча с К. Рашем чем-то походила на смотрины. Ф. Саган принадлежит меткое наблюдение: первый мимолетный обмен взглядами говорит мужчине и женщине, может или не может что-либо возникнуть между ними. Нечто сходное присуще также дипломатам и политикам.

Не стремление понравиться друг другу руководило, смею думать, нами в тот вечер. И даже не желание произвести впечатление нескованностью мышления. Душа нараспашку, как и чопорность, были одинаково неуместны, когда тестировалось, есть ли почва, на которой предстояло совместиться нашим личностным особенностям. Деловитость, рассудительность, искусство слушать и слышать – они, судя по первому впечатлению, не чужды моему американскому коллеге. Если так, можно рассчитывать на серьезное и солидное сопоставление точек зрения.

Вы правильно заключили, что Раш мне приглянулся. Ни единого замечания, которое вызывало бы на полемику. Чем дольше длится полемика, тем дальше, в отличие от споров, она уводит от сути. Берлинская проблема – одно из нагляднейших тому подтверждений.

По уточняющим фразам, обращенным то к Э. Бару, то ко мне, приметно, что К. Раш без самозабвения копался в поседевшей старине. Его больше влекли нынешние заботы. Посол старался разобраться, что стоит за тем или другим вашим высказыванием, а не отбрасывал для собственного удобства непонятное, как сплошь и рядом случается. Как бы то ни было, я принимал это за доброе предзнаменование.

Вероятно, в моем сознании зафиксировались и сгущались положительные оттенки, хотя они могли быть не первичными, а производными от неполитического корня. Разговор втроем велся по-английски. Американское произношение К. Раша и мой скудный активный словарный запас не облегчали задачи. Мне надо было пообвыкнуться. Когда языковой барьер становился неодолимым, выручал Э. Бар.

Прощаясь, К. Раш поинтересовался, как скоро я собираюсь принять посольские дела в Бонне. Услышав, что моя мобильность урезана тяжелой болезнью жены, он посочувствовал и затем заметил:

– Условливаемся продолжить сегодняшний разговор в Бонне. Как прибудете туда, дайте, пожалуйста, знать, не обязательно ожидая приема президентом ФРГ ваших верительных грамот.

Итак, США включились в плетение кружев. Друзья в ГДР обидятся и будут правы, если не от Москвы узнают о наших сходках. А они наверняка что-то подозревают. Объяснений, почему я зачастил в Берлин, им не давалось. Мои проезды через КПП «Чарли» были, безусловно, замечены. И главное – значимость любых договоренностей с США и ФРГ будет определяться практикой их претворения в жизнь. Если ГДР согласится сотрудничать, причем не формы ради, не спустя рукава, то свет в конце туннеля пробьется. Для этого руководству Республики надо показать и доказать, что договоренности служат интересам самой ГДР, позволяют универсально решить проблему ее международного признания, переводят всю германскую тему в несиловую плоскость.

Л. И. Брежнев и А. А. Громыко разделяют эти соображения. Оба считают, что мы даже подзапоздали с объяснением на сей счет с В. Ульбрихтом. Согласно информации, имеющейся у генерального секретаря, друзья нервничают. Наращивание объема и качества наших контактов с ФРГ кажется им неоправданно стремительным, обгоняющим эволюцию внутренней западногерманской ситуации и германо-германских отношений.

Опять инициатива наказывается – Брежнев поручает Абрасимову связаться с В. Ульбрихтом и выяснить, когда он сможет принять для беседы с глазу на глаз уже не заведующего 3-м Европейским отделом и еще не посла СССР в ФРГ. Пару часов спустя известие – первый секретарь ЦК СЕПГ называет в качестве возможных дат встречи завтрашнее утро или послеобеденное время следующего дня.

Громыко делает выбор за меня: чем раньше, тем лучше. Он высказывает рекомендации, как структурировать информацию для В. Ульбрихта. Это была присказка. Сказка выглядела так.

– Постарайтесь убедить друзей. Не стесняйтесь, спорьте. Покажите, что дается шанс ввести Европу в мирное русло. Упустить этот шанс значило бы взять на себя тяжелую ответственность. В. Ульбрихт может потребовать время на размышление и совет с коллегами. Сразу условливайтесь о новой встрече. Задержитесь в Берлине, если потребуется. Исходите из того, что нам нужно «добро» от друзей.