Прорыв должны совершить сами западные и восточные немцы. Четыре державы могут им помочь, но развязать конкретные узлы за них и вместо них не в состоянии.

Опять проговор в деталях берлинского сюжета. Надо форсировать поиски элементов согласия и развязок. Переговоры четырех послов еще очень понадобятся в дальнейшем, и поэтому следовало бы озаботиться тем, чтобы на них как можно реже звучало жесткое «нет».

По возвращении в Москву доклад в два адреса. Громыко сосредоточен на перспективах ратификации Московского договора. Соберет ли договор необходимое большинство? Может, зря, размышляет министр, мы избрали форму договора? Обмен заявлениями или соглашение, не требующие благоволения парламента, решали бы они задачу меньшей затратой нервов и сил?

Принимая в расчет обусловленность ратификации Московского договора прогрессом на переговорах по Западному Берлину, замечаю я, можно или попросить поляков продвигать свой договор через бундестаг раньше нашего, или нам выдвинуть на западноберлинских переговорах смелые инициативные предложения, отклонить которые три державы были бы не в состоянии, не теряя ореола радетелей города. Ратификация договора в Варшаве, строго говоря, не завязана на предварительное урегулирование какого-либо из ныне открытых вопросов, и вместе с тем по логике вещей она облегчала бы прохождение через боннский парламент договора с нами.

Громыко активно не нравится идея опережающей ратификации польско-западногерманского договора.

– Как это, по-вашему, должно получиться, мы начали и затем отстали от Варшавы? Народ не поймет. Вместе два договора рассматриваются – согласен. Но чтобы нам сойти на запасной путь, пропуская вперед поляков? Не получается.

– У ФРГ есть договор о дружбе с Францией, но нет аналогичного договора с США. И живут себе.

– Мы обсудили этот вопрос. Что у нас еще?

Еще были западноберлинский узел и естественные для министра сетования на «просчет», допущенный В. Брандтом.

Брежнев ни один вариант не брал в штыки. Раздельная ратификация Московского и Варшавского договоров? Заманчиво. Но немцы на это не пойдут. Следует продвигать другие проекты, в том числе берлинское урегулирование.

12 января 1971 г. правительство ФРГ «с удовольствием» дало агреман на мое назначение послом в Бонн. Необычное и лично для меня приятное добавление к стандартной формуле вызвало в Москве некий шорох. Не будет ли новый посол слишком удобен для немцев? Совместятся ли официальные обязанности и тесные взаимоотношения с новыми руководителями ФРГ? Примерно таков был подтекст иных комментариев.

Не знаю, правильно или нет, я решил, что нелишне показать характер. Маниловщина, даже как репутация, лишь во вред.

После подписания Московского договора заметно интенсифицировались государственные обмены между СССР и ФРГ. В сентябре 1970 г. Советский Союз посетили федеральный министр экономики проф. К. Шиллер и министр по делам образования и науки проф. Г. Лойссинк. Подписано соглашение о сотрудничестве между Академией наук СССР и Немецким исследовательским обществом. В середине января 1971 г. гостем советской парламентской группы был председатель комитета по иностранным делам бундестага Г. Шредер. Знакомство с Г. Шредером имело полезное продолжение в ходе моей работы в Бонне. В феврале – марте 1971 г. велись переговоры о воздушном сообщении и состоялись первые предметные обсуждения проекта торгового соглашения между нашими странами.

И вот подходящий случай представился. Делегация «Юнге унион» во главе с Ю. Эхтернахом выразила пожелание встретиться со мной в МИД СССР. В группе члены правления Д. Фишер и Ф. Рюэ, будущий генеральный секретарь ХДС и нынешний министр обороны ФРГ. Решительные молодые люди, исполненные уверенности в достоверности своих взглядов и аргументов. Гости ставят вопросы, ответы за мной. Собеседникам не совсем по себе. Они не ожидали разговора без дипломатии.

Московский договор не создает трудностей для западноевропейской интеграции. Он не отменяет, но делает неактуальными положения статей 53 и 107 Устава ООН о вражеских государствах. Заключение договора потребовало от советского руководства значительных усилий, чтобы, в частности, сделать его понятным населению. Нератификация договора явилась бы ударом по советско-западногерманским отношениям. Что касается Западного Берлина, то при взаимности достижимо как всеохватывающее, так и частичное урегулирование. Понятно, в основу транзитного сообщения с Западным Берлином придется положить обычные международные правила, которые никого не должны дискриминировать и никому не предоставлять привилегий. Вопрос федерального политического присутствия в Западном Берлине тоже решаем, если будут уважаться четырехсторонние соглашения и оговорки к статье 24 боннской конституции, сделанные тремя державами. Такими были акценты в моих высказываниях.

Завышенных надежд на то, что Ю. Эхтернах и его коллеги схватят суть, я не возлагал. И не им предназначался мой монолог 17 марта 1971 г. Предположи, однако, сколь бурными окажутся отклики, наверное, выбрал бы других собеседников для раздумий вслух. Или поступил бы так, как, журя меня за неосторожность, советовал Громыко: «Ответы на свои вопросы вы найдете в тексте договора».

Оппозицию заботило тогда одно – поднять, и повыше, вал недовольства против «восточной политики» социал-либеральной коалиции. Мой призыв к преодолению стереотипов и к добрососедству лишь разъярил. Злые глаза не видят добра – в копилке мудрости почти каждого народа есть на сей счет отметка.

Если свое кажется лучшим – не страшно. Опасно тогда, когда свое становится единственно верным. Нельзя себя любить и жалеть до такой степени, чтобы из поля зрения исчезали уступки другой стороны, связанные с подведением черты под прошлым.

Мне хотелось дать понять, что Московский договор не заменяет мирного договора. Поэтому при всем желании он не может влечь за собой отмены положений статей 53 и 107 Устава ООН. По Западному Берлину я расставил, как виделось мне, основные вехи будущего практического урегулирования. Позднее большинство из них было принято США и другими державами. Сравните сентябрьские четырехсторонние документы 1971 г. с моими мартовскими тезисами, многозначительные параллели не укроются от вас.

Но молодые христианские демократы сочли, что фортуна им улыбнулась, посол подставился. В дискуссию включился В. Шеель. Он выступил с разъяснением, не совсем, однако, таким, которого желала оппозиция. Шеель подтвердил, что форма федерального присутствия в Берлине (Западном) «ненормальная». В ходе специальных дебатов, устроенных в бундестаге, объяснялся министр без портфеля X. Эмке. Выступлений от ХДС/ХСС насчитывалось с дюжину. От Р. Барцеля и К.-Г. Кизингера до Й.-Б. Градля и барона фон унд цу Гуттенберга. С подачи «молодых» прикидывалось, а не потребовать ли аннулирования агремана, выданного мне.

Выдвинули бы, и, как знать, не состоялся бы я в качестве посла. По примеру В. А. Зорина. Он выдержал в Бонне около полугода, после чего ему дома нашлось другое занятие, а мое пребывание в столице ФРГ свелось бы к трем декабрьским дням 1970 г. Советско-западногерманские отношения, разумеется, не впали бы в летаргию. Их нормализация диктовалась объективными потребностями обоих государств. Не без временных потерь она получила бы несколько иную проекцию. В отношении западноберлинского соглашения это можно утверждать определенно. На благо или в ущерб – никто теперь не вычислит.