— Доброе утро! — сказал Сбежин, сел на край кровати и положил широкий кинжал себе на колени.

— Это что у тебя? — хрипло спросил Тимофеев.

— Это? Мой любимый инструмент.

— А где Федот?

Сбежин улыбнулся.

— Жив он. Сторожит, чтобы нам не помешали.

— Хитрый ты, — пробормотал Тимофеев. — Зачем пришел?

— Поговорить.

— Я хочу сесть, — потребовал Маркел Антонович.

Сбежин покачал головой.

— Пока не надо. Потом, когда надо будет подписывать бумаги.

— Какие бумаги?

— Я расскажу. Но потом.

Он погладил кинжал раненой рукой, стараясь не думать о боли и неудобстве, которую причиняли порезы.

— Вам, дядя, придется расплатиться за доставленные мне неудобства.

— Какие?

— За того убийцу, что вы вчера подослали.

Сбежин вдруг повернулся и приставил кинжал к лицу Тимофеева.

— Как ты посмел, жирная мразь!

Тимофеев даже не дрогнул. Он посмотрел на лезвие у своих глаз, а потом перевел взгляд снова на лицо племянника.

— Расскажи мне, Лёня, — попросил он спокойно, — что там случилось? Как ты узнал?

Сбежин напряженно молчал, следя за дядиной реакцией на угрозу. Потом он снова положил кинжал на колени.

— Очень просто. Я был у себя, в кладовой… Впрочем, это к делу не относится. Слышу — кто-то бродит по квартире. Но я не ожидал! Думал, дворник дрова принес, пошел его отчитывать! А там — какой-то парень. Ходит, ищет по всем углам… Подвиньтесь, дядя.

— Зачем?

— Рука болит. И устал я сегодня… Долгий был день. А все из-за вас. Подвиньтесь.

Маркел Антонович грузно передвинулся. Сбежин лег рядом, на бок, держа кинжал у груди.

— А железку твою нельзя убрать куда-нибудь? — спросил Тимофеев равнодушно, но в голосе его легко различалась звенящая напряженность.

— Это не просто железка, дядя. Это же джамадхар. Каста воинов-кшатриев называет его — «клинок бога смерти». Прекрасный инструмент, скажу я вам!

— Этим ты парня завалил?

— Нет. Он меня не слышал. Я снял со стены шамшир — саблю. И сразу — в спину. Не очень опасно, но, думаю, чувствительно. Парень обернулся, и тут я его в живот! Он все сразу понял… Думаю, что он испугался. Вы бы тоже испугались, дядя, в такой ситуации, не правда ли?

— Уж да, — пробормотал Тимофеев.

— Потом я начал задавать вопросы. Потому что наивно, с моей стороны, было бы предположить, что какой-то мелкий бандит пришел ко мне сам по себе.

— Разве? — спросил Тимофеев ровным голосом.

— О, дядя! — укорил его Леонид Андреевич. — Конечно, такую возможность я не исключал, но у меня было время задать вопросы, и я их задал. И вы хорошо знаете, какие ответы я получил…

Скопин вдруг проснулся — в соседней комнате, куда Мирон поместил бывшую проститутку Адель, слышалась возня и сдержанные стоны.

— Та-а-ак… — тихо усмехнулся Иван Федорович. — Казак времени зря не теряет. — Он лежал, глядя в потолок, но потом почувствовал, что терпеть больше не может — ему надо было срочно сходить облегчиться. Он спустил босые ноги на дощатый пол, нагнулся и нашарил горшок под кроватью. Открыв крышку, Скопин помочился в горшок и, накрыв, поставил горшок на место. Потом, подтянув штаны, вышел в гостиную, где на диване лежал Архипов.

— Что? — спросил тот тихо.

— Попить хочу, — ответил Иван Федорович, снял со старого облупившегося буфета графин и налил себе в чашку воды.

— Налейте и мне, — попросил Захар Борисович.

— Что, не спится? Или Мирон со своей девкой разбудили?

— Не спится. Слишком тихо тут у вас, на отшибе, — сказал Архипов, садясь на диване.

— Ничего, завтра возьмем Сбежина и выспимся, — ответил Скопин, наливая воду для товарища.

Тот подсел к столу и молча выпил воду.

— Вы тут говорили, что убийцами не становятся вдруг. Что для преступления нужны не просто причины, а годы жизни, которые приводят тебя к убийству. Но вот Сбежин… Богатый, неглупый человек с хорошими манерами. Но одно убийство за другим! Почему? Что толкнуло его на этот путь?

— Толкнуло? — переспросил Скопин. — Толкнуло намерение жены уйти и забрать все деньги. Смотрите сами, Захар Борисович, мы были в квартире Сбежина. Да, он коллекционирует оружие, но во всей квартире, в обстановке, в мебели, обоях, шторах, светильниках — везде видна рука женщины. Он убил свою жену, но ничего не изменил в обстановке. Он даже трюмо оставил на месте, хотя теперь — холостяк. Я уверен, при обыске мы обнаружим, что все вещи его супруги остались на местах. О чем это говорит?

— Подкаблучник? — предположил Архипов.

— Он явно не из богатой семьи. Смотрите, ведь после смерти жены он ничего не изменил, потому что думает, что именно так и выглядит богатый, благополучный дом. А своей обстановки у него не было. И этого всего он мог лишиться из-за жены. Обиделся он на нее. И убил.

— От обиды? — удивился Захар Борисович.

— А что? Почитай, половина убийств — от обиды. У одних эта жгучая обида возникает во время, например, пьянки — вот они и хватаются кто за нож, кто за топор. А у Сбежина и без выпивки эта обида сидела давно и глубоко. Может, с детства.

Архипов пожал плечами:

— По мне, так это не обида, а самое что ни на есть настоящее безумие.

— Постойте… — сказал вдруг Скопин. — Сейчас… Какая-то мысль… Горничная!

— Которая пропала, а одежда осталась? — уточнил Архипов.

— Да, одевайтесь, живо! — Сбежин вскочил. — Мирон! — громко крикнул он. — Мирон! Одевайся!

— Что такое? — спросил Архипов, набрасывая на плечи помочи.

— Едем к Сбежину.

— А как же наш план?

Скопин глухо зарычал.

— К черту! Горничная! Он не мог удалить ее тело, пока мы там были! Значит, спрятал! А может, она еще жива — он ведь ранен и ослаб от потери крови, хотя… Мирон, черт тебя возьми, где ты?

— Иду! — откликнулся казак и появился в проеме, натягивая штаны. За его спиной виднелась белая повязка на лице несчастной девушки.

— Надо было поставить городового следить за выходами, — зло пробормотал Сбежин, натягивая сапоги. — Что же это со мной такое! Как я прошляпил!

В спальне Маркела Антоновича тускло горела свеча на прикроватной тумбочке, освещая двух лежащих на кровати людей.

— Вот, — сказал Сбежин, — вот так, дорогой мой дядя. Было больно, но оно того стоило.

— Дурак ты, Лёня, — отозвался Тимофеев. — Судейские тебя быстро поймают.