Но где могли укрыться те, кому посчастливилось спастись от смерти в церкви или школе? Одним из таких безопасных мест оказывались как раз те здания, в которых произошло кровопролитие. Власти, как правило, не заботились, по крайней мере в первые недели после резни, о захоронении тел, а запах тления отпугивал милицию и мародеров. Этим воспользовался, в частности, Рутаганира, который две недели укрывался в наполненной трупами церкви Кибуйе. «Ночью, – говорит он, – я пробирался к озеру , чтобы напиться и поесть бананов и перед рассветом прокрадывался обратно в церковь и прятался среди мертвых»[772].

Для остальных спасшихся оставались две возможности: затаиться в каком-нибудь населенном пункте или за его пределами. При этом нужно было выбрать наиболее безопасный путь, поскольку убийцы, как правило, устраивали засады там, куда могли, по их мнению, направиться беглецы. Так, после резни в Кибуйе многие из тех, кто сумел выбраться из церкви, попытались добраться до озера Киву, но на берегу их поджидали интерахамве[773]. «Я пробежала, – рассказывает Мадалена Мукариемерия, – все дорогу к озеру. Нас там была целая толпа, но еще больше было милиции. Поэтому я повернулась и побежала к дому монахинь»[774]. Клодин Кайтеси в Нтараме действовала более целенаправленно: «Я знала, что холмы кишели интерахамве, и поэтому, не поворачивая назад, я помчалась к болотам . Я могла слышать других беглецов в зарослях. Мы знали об этих местах по слухам. Мы никогда не ходили туда прежде из-за комаров, змей… В тот день, не замедляя шага, мы очутились в болоте»[775].

Главной задачей было не привлекать к себе внимания и производить как можно меньше шума. Большую опасность в этом отношении представляли маленькие дети, которые могли в любой момент заплакать. Рутаганира, проведший первую ночь на берегу Киву, свидетельствует: «…в кустарнике было несколько раненых детей, они кричали всю ночь. Крики привлекли интерахамве. Они схватили детей и разбили их о стену»[776]. Часть уцелевших после резни в церкви Кибуйе спрятались в доме, где жили монахини, но интерахамве быстро обнаружили это убежище, услышав плач одного малыша, ворвались в дом и многих убили. Когда же четверо жандармов выстроили остальных, в том числе и Мадалену Мукариемерия, в колонну и повели через буш, вновь раздался детский плач. «Мы услышали, – вспоминает Мадалена, – как какой-то ребенок звал на помощь. Мы были в ярости, потому что боялись, что его крики могут привлечь интерахамве. Я подумала про себя: “Замолчи, дитя. Замолчи или умри”»[777]. Жандарм нашел мальчика, который был весь в крови, но не ранен, и поставил его в колонну. «Они привели нас в безопасный дом, – продолжает Мадалена, – и я посмотрела на ребенка, которого мы нашли в буше. Я не могла рассмотреть его до этого, потому что было темно. Это был мой сын. Это был самый ужасный момент геноцида, когда я поняла, что хотела, чтобы мой сын умер»[778].

В населенных пунктах тутси могли прятаться как в брошенных домах, так и в домах своих друзей и знакомых. Крисолог Муньякайянза, тутси, глава охраны канадского посольства в Кигали, после эвакуации дипломатов 9 апреля остался вместе с семьей в пустом здании. Он укрывался в небольшом помещении позади посольства, в котором находился аварийный генератор[779], совсем рядом с милицейским контрольно-пропускным пунктом, установленным у соседнего дома, и сумел дождаться повстанцев; правда, четверо его сыновей погибли от рук интерахамве[780]. 22-летняя студентка Иммакюле Илибагиза просидела почти три месяца с 11 апреля по 7 июля вместе с семью другими девушками тутси в ванной комнате площадью 2×1 м2 в доме у знакомого священника хуту в Кубуйи. Интерахамве периодически обыскивали дом, но, к счастью, никогда не заходили в их убежище. «Это ощущение, – вспоминает она, – которое я не могу объяснить. Я помню сухость , я не могла даже проглотить слюну. Это как будто все твое тело парализовано. Ты ни о чем не думаешь»[781]. Иммакюле постоянно молилась, обещая, что не станет мстить хуту, если Бог сохранит ей жизнь. Ее стали посещать видения. «Я помню, – рассказывает она, – как мне привиделся Иисус, и Он сказал мне: “Когда ты выйдешь отсюда, никого больше не будет ни в твоей жизни, ни в твоей семье. Я хочу, чтобы ты знала, что если даже они заботились о тебе, я могу позаботиться о тебе лучше, поэтому Я хочу, чтобы ты верила Мне. Я бы хотел, чтобы ты всегда молилась”»[782].

За пределами населенных пунктов, казалось, было гораздо больше возможностей найти безопасное место. Люди прятались на холмах, в лесах, в буше, в пещерах и ямах и даже на болотах. Однако они находились под постоянной угрозой облав, которые периодически, а нередко и ежедневно устраивали интерахамве и местные крестьяне в светлое время суток; иногда для поиска беглецов они использовали собак[783]. Даже знаменитые болота Бугесеры не представляли собой надежного убежища. Лишь в редких случаях для скрывавшихся там выпадали относительно спокойные дни. Это происходило тогда, вспоминает Берта Мвананкабанди, «когда хуту действовали на другой стороне болот, поэтому мы могли поговорить и съесть какой-нибудь маленький кусочек, чтобы выжить. На следующий день они уже активно вели поиски на нашей стороне, поэтому мы даже не осмеливались дышать, и подросткам приходилось мучиться от голода»[784]. Но бывало, что хуту устраивали полномасштабные облавы, приводившие к многочисленным жертвам. «30 апреля, – рассказывает Берта, – они пришли по всем дорогам. Они напали со всех сторон, это была очень возбужденная толпа; у них был обширный план убийств, который они выполняли целый день без перерыва в полдень. В тот вечер были тысячи трупов и умиравших людей на дне водоемов, по всей этой территории»[785].

Днем, во время облав, беглецы укрывались в болотах, а с наступлением темноты выходили из них, чтобы отдохнуть и найти какую-нибудь пищу. «С мамой и моими маленькими сестренками, – вспоминает Жанетта Айинкамже, – нам удалось спрятаться в болотах. В течение месяца мы жили под стеблями папируса, почти ничего больше не видя и не слыша из окружающего мира. Весь день мы лежали в тине в компании змей и комаров, чтобы спастись от нападений интерахамве. Ночью мы бродили среди брошенных домов в поисках какой-нибудь еды. Так как мы питались только тем, что могли найти, многие заболели диареей, но, к счастью, обычные заболевания – малярия и дождевая лихорадка – пожелали на этот раз пощадить нас. Мы ничего не знали о происходящем, кроме того, что все тутси были убиты там, где они жили, и нам всем скоро придется умереть»[786]. «Мне пришлось провести там [в болотах] месяц, – рассказывает Франсин Нийитегека. – Мы прожили там дни чернее, чем само отчаяние. Каждое утро мы прятали самых маленьких под болотным папирусом, а затем садились на сухую траву и пытались обмениваться словами поддержки. Когда мы слышали приближавшихся интерахамве, то разбегались молча в разные стороны, зарываясь поглубже в листья и в тину. Вечером, как только убийцы завершали свою работу и поворачивали домой, те, кто оставался живым, выходили из болота. Те, кто был ранен, просто ложились на сырой берег реки или в лесу. Те, кто не пострадал, уходили отдыхать туда, где было сухо, в школу в Чьюгаро. А ранним утром мы снова возвращались назад, входили в болото; самых слабых накрывали листьями, чтобы помочь им спрятаться»[787]. «Так происходило, – подтверждает Жанвье Муньянеза, – ежедневно в течение месяца. Мы спускались очень рано. Первыми прятались малыши, а взрослые выполняли роль наблюдателей и говорили о бедствии, которое свалилось на нас. Когда приходили хуту, они прятались последними. Затем весь день шла резня»[788].