столом посредине и мягкими, с бархатными спинками и сиденьями стульями, – отослал всех, даже конвойных офицеров, которых любил, – эти люди были преданы ему душой и телом, но в друзья не годились. Иногда он с ними играл в карты – это максимум, что мог себе позволить.

День подходил к концу, земля за окнами вагона была унылой, высохшей, постройки – старыми, новых домов почти не встречалось, и вид этого разрушающегося старья больно сжимал Николаю сердце.

Материнский двор, борясь с ним, распускает неприличные сплетни, и он не может совладать с ними – несмотря на то что он – царь, могущественный человек… ан нет – оказывается, он так же беззащитен, как и простой смертный, поэтому обида кипит в нем, вышибает из глаз слезы, что-то жесткое, холодное перехватывает дыхание – царь страдает, а ничего сделать не может, всякое его действие оборачивается пустотой, щемящей тоской, такой внутренней болью, что хоть криком кричи.

У Николая и Александры Федоровны одна за другой рождались девочки – все девочки и девочки, вот ведь как, а он ждал мальчика, наследника престола, будущего российского самодержца, и материнский двор не упускал из поля зрения «девичьего факта» – высказывался беспощадно, зло, Александра Федоровна горько плакала в одиночку – не хотела, чтобы муж страдал из-за нее. Лишь лицо царицы – нежное, в каком-то детском пушке, неожиданно покрывалось морщинами, старело, да глаза светлели, теряли свой цвет – слезы выжигали их.

И вот родился мальчик, слабый, с осекающимся дыханием – царевич Алексей. Царь давно придумал ему имя, еще в пору, когда он не был женат на Альхен. У Алеши оказалась гемофилия – редкостная болезнь, только один из ста тысяч человек болеет ею, болезнь эта опасна для солдата, привыкшего драться на дуэлях и участвовать в сражениях: при ней кровь не свертывается, можно потерять ее всю и умереть.

Сейчас Алеша уже почти взрослый и его пора брать с собою на фронт, но Николай этого боялся: а вдруг там что-то произойдет? Единственный человек, который умеет останавливать кровь у Алеши – это Распутин. Он знает слова заговора, каких-то потайных молитв и делает то, чего не могут сделать ученые люди, врачи, приват-доценты от медицины и профессора. Знает травы, которые помогают, а врачи этих трав не знают, более того – считают травы вредными.

Материнский двор и тут не остался в тени, пустил злобную утку: Алексей, мол, не сын своего отца. А чей он, спрашивается, сын? Емельяна Пугачева? Александра Сергеевича Пушкина? Петра Первого?

Родственники, в чьих действиях уже ясно просматривалась цель – свергнуть его, Николая Второго, с престола, в средствах себя не ограничивали, они могли пойти на что угодно, даже на самую крайнюю меру…

И кандидат подходящий на престол, как они считали, у них имеется – Михаил Романов, младший брат царя. Эх, Миша, Миша… Впрочем, и Михаил вряд ли долго продержится на троне. Если, конечно, его туда посадят. Человек он бесшабашный, умеющий хорошо пить и хорошо закусывать, женился не по-царски <cм. Комментарии, – Стр. 236…женился не по-царски…>, на безродной красавице, сделав ее графиней Брасовой, дав ей дворянское настоящее. Если уж нет прошлого, то пусть будет хотя бы настоящее. Что еще хорошего есть в Михаиле? Научился материться, как сапожник, никогда не унывает, семьянин же из него никудышный. Не царь, в общем. Николай Второй зажато, словно внутри у него сидела боль, вздохнул.

От материнского двора пошла сплетня, будто наследника императрица родила не от Николая – законного отца, а от уланского генерала Орлова, двухметрового красавца, на которого засматривались все петербургские женщины, вдовца и кутилу.

Николай знал этого человека, хотя ко двору никогда не приближал – Орлов был ему неинтересен. Да и жену свою Николай тоже знал хорошо – она могла быть грешна в другом, но только не в этом, не в измене – изменить ему Альхен не могла. Альхен была прижимиста, берегла каждую копейку, экономила на одежде, заставляла дочерей своих – великих княгинь – ходить в старье, сама не стеснялась штопать платья, экономила на еде, но изменить мужу не могла. Для нее проще было принять яд.

Царю передали слова, которые он якобы произнес при родах Алексея. Роды были тяжелые, их принимал лейб-акушер царского двора профессор Отт, Альхен от боли часто теряла сознание, стонала и просила, чтобы у постели обязательно находился ее лечащий врач Тимофеев. Тимофееву она доверяла, Николай ему тоже доверял – это был основательный, лишенный юмора, но очень участливый, сердечный человек, блестящий специалист.

Так вот, Тимофеев якобы заявил, что императрице необходима операция (интересно, почему это заявление не сделал профессор Отт), в результате которой кто-то должен умереть – на выбор – либо императрица, либо наследник, либо – либо. Николаю передали, и якобы он не колебался ни секунды, услышав эту страшную новость, сказал:

– Если это мальчик, то царицей можете пожертвовать. Спасите ребенка, это наследник!

Операция была сделана, все завершилось удачно – и мальчик и роженица были спасены, но слова его (якобы его) стали известны Альхен, и между ними пробежала черная кошка. Царица, оправившись, стала открыто похаживать к Орлову.

Но не было этого, не было. Царь не выдержал, стукнул кулаком по изящному бронзовому перильцу, которое предохраняло окно – а вдруг кто-нибудь неосторожно вдавится в стекло литым плечом и превратит его в груду осколков. Стукнул второй раз, удар проник в руку, в тело, заставил Николая поморщиться.

Худая молва, выкатившаяся из двора императрицы-матери, особого вреда Николаю не причинила, и Александре Федоровне тоже не причинила, а вот Орлову причинила. Николаю стало неприятно, что командир уланского полка, носящего, кстати, имя Александры Федоровны, живет тут же, под боком, в Царском Селе, и он решил отправить его военным советником в Каир, в русское посольство. Орлов, здоровенный красавец, был раздосадован до слез, растерян – он умел воевать и участвовать в парадах, умел сам принимать парады и командовать солдатами, метко стрелять из револьвера и превосходно разбирался в армейской тактике, в том, как держать оборону и вести наступление, но вот дипломатом никогда не был… Да и жаркий климат, тамошние пески и солнце, на котором, говорят, плавится стекло, были не для него, северного человека, но царь настоял на своем, и генерал Орлов отправился в Египет.

До Каира он не доехал – умер по дороге, и в Царское Село вернулся в цинковом, тщательно запаянном гробу.

Похороны Орлова были пышными и горькими, царь чувствовал свою вину перед этим человеком.

Потом он дважды приходил к нему на могилу и клал большие букеты цветов, стоял некоторое время молча, щурясь, будто ему резало глаза, затем уходил. Он не был впрямую виноват в смерти Орлова, хотя ясно, что тот