дай мне, – потребовал Распутин у приказчика, – господином Смирновым что произведена… Четверть, – сказал он, подумал, что четверти может не хватить, у него в доме разный народ ведь бывает – а вдруг тот же Хвостов, очень крепкий человек, приедет и вздумает упиться? Поправился: – Две четверти. Выдержанной, без горечи!

– Как можно-с – горечь в водке? – всплеснул руками приказчик, он был опытным работником по части купли и продажи, знал, как можно подыграть клиенту. – Горечь в водке – это уже не водка, а денатурат. Пойло! Горючее для заправки ламп и куросиновых кухонь «Примус».

– А это что? – потыкал Распутин пальцем в затейливые флаконы со стеклянными пробками, украшенными золотой фольгой с броскими этикетками «О де Колон».

– Парфюмерный товар, – охотно пояснил приказчик, – мы теперь не только вино, но и парфюм продаем. Жидкий…

– Вонь изо рта отбивать?

– Не только. Очень хорошо умасливает голову. Помогает в росте волос. Освежает лицо после бритья и умывания-с. Превосходный запах сохраняется надолго. Можно, конечно, использовать и как эликсир, и для полоскания можно-с, – поспешно добавил приказчик, увидев, как потяжелело, сделалось угрюмым лицо Распутина.

– Вот врет, – восхищенно произнес офицер, – даже не морщится! Ни в одном глазу вранье не отражается.

– Профессионал, – оценила приказчика спутница офицера, улыбнулась неожиданно привлекательно и печально.

Распутин засек эту улыбку – корнями волос на затылке, самим затылком, кожей почувствовал ее, оглянулся и сделал пальцем замысловатое, похожее на рыболовный крючок, движение.

– Два флакона – также в корзину!

– Слуш-юсь!

– Что-то не вижу шустовского коньяка, – строго проговорил Распутин.

– Один момент-с, сейчас специально достанем для вас из подвала. – Приказчик виновато улыбнулся. – Всего десять минут назад фура о четырех конях доставила коньяк, все бутылки спустили в подвал. – Он и тут врал, опытный приказчик, врал и при этом приятно улыбался.

Да на четырех битюгах на фронте тяжелые пушки возят, а для коньяка, что находится в подвале, для всего добра, скопившегося там, для бутылок, имеющихся в отделе старых вин, достаточно одного одра. Всего одного мохнатоногого битюга. И большого федера – широкой телеги на резиновом ходу, похожей на железнодорожную платформу…

Приказчик призывно щелкнул пальцами, но на щелканье никто не явился, и он, досадливо кашлянув в кулак, выкрикнул зычно, так, что на полке затряслись бутылки:

– Арсений!

– Ну и голосина! – восхитился поручик.

– Сколько шустовского? – спросил приказчик у Распутина.

– Три поллитровки.

– Арсений!

На этот раз на крик явился подтянутый, с черными цыганскими кудрями молодец в одуванчиково-желтой косоворотке, перепоясанной наборным кавказским ремешком. Склонил голову перед приказчиком. Приказчик выкинул перед собой три пальца и ткнул ими вниз, в подвал, куда сгрузили содержимое, привезенное на «четырех битюгах», добавил коротко:

– Шустов!

Через полминуты три запыленные, в тусклой фольге бутылки красовались в распутинской корзине.

Распутин скосил глаза на понравившуюся ему даму – небось ее офицерик позволить себе такого не может! – снова пальцем поправил брови: очень уж хотелось ему приглянуться даме. Брови, конечно же, здесь ни при чем, и пальцем красоту не наводят. Распутин, умный человек, знал это, но в нем всякий раз при виде красивой женщины возникало что-то щенячье, под сердцем зажигался огонек и начинал тревожить душу, тело.

Поймав заинтересованный взгляд дамы, Распутин отвернулся, достал из штанов толстую пачку денег.

– Сколько с меня, милый?

Приказчик назвал сумму, которая ошеломила бы любого человека, даже дворянина-поручика, имеющего немалое поместье, но Распутин отнесся к ней спокойно, отсчитал деньги, махнул рукой, отказываясь от сдачи, потом нашарил в кармане два серебряных двугривенника, щелкнул ими поочередно о прилавок.

– А это, милый, цыгану твоему… Который «Шустова» из подвала доставал. На вино. И пусть баранок к вину купит. Очень хорошо это – макать баранки в вино.

Тридцать пять копеек, кстати, стоило красное кизлярское вино, большая бутылка, украшенная литыми виноградными гроздьями. А на пятак можно было купить полдюжины мягких сдобных баранок.

– Куда прикажете доставить корзинку-с? – Стремительно смахнув деньги в ладонь, приказчик позвякал рукоятью большого кассового аппарата.

Распутин назвал адрес.

– Через двадцать минут товар будет у вас, – пообещал приказчик.

Распутин кивком попрощался с ним, повернулся к офицеру с дамой, хотел было спросить, знакомы они или нет, – ведь наверняка знакомы, на какой-нибудь пирушке сталкивались, возможно, даже в «Вилле Роде» – модном загородном ресторане, пили вино в шумной компании, или же на званом вечере у старухи Головиной, либо где-то еще, – но офицер опередил Распутина, лихо щелкнул каблуками козловых сапог:

– Здравствуйте, Григорий Ефимович!

– Мы с тобою, милок, где-то виделись… Правда ведь?

– Совершенно верно. Несколько раз, Григорий Ефимович. Виделись в доме Лебедевой… Вырубова Анна Александровна также знакомила нас.

– А, Аннушка. – Голос Распутина потеплел, фрейлину царицы с недавних пор он величал только так, Аннушкой, называя их отношения шоколадными, хотя раньше они не были такими. Но все течет, все изменяется. – Аннушка – это… Это Божий человек, – сказал Распутин.

– Совершенно с вами согласен. Мне с ее мужем, старшим лейтенантом флота Вырубовым, одно время довелось вместе служить.

– Ах, Вырубов… – Распутин пожевал губами. – Аннушка о нем невысокого мнения.

– Вырубов – несчастный человек.

– Не знаю. Может быть… А это кто ж тебе приходится? – Распутин перевел взгляд на спутницу поручика. Та чуть покраснела и сделала книксен <cм. Комментарии, – Стр. 251…сделала книксен…>.

– Моя законная супруга, Григорий Ефимович. Ольга Николаевна Батищева.

– Добро, добро, – довольно проговорил Распутин, цепко оглядывая фигуру Батищевой и внутренне восхищаясь ею: красивые все-таки женщины рождаются на Руси, много лучше всяких там француженок и англичанок. Или, к примеру, арабок – крикливых, черноглазых, носастых, похожих на ворон, которых Распутин немало повидал, когда совершал паломничество в Иерусалим. – Вы заглядывайте ко мне, милые, – пригласил он офицера с женой. – Вдвоем и заглядывайте. Никогда не помешаете. Адресок-то мой знаешь? – спросил Распутин у офицера.

– Никак нет, – коротко, по-солдатски ответил Батищев.

– А ты запомни… или запиши! Дай-ка, милок, мне карандаш и бумагу, не поленись, – попросил Распутин приказчика.

Тот дал Распутину визитку магазина и химический карандаш с насаженным на пятку хромированным железным колпачком, игриво блеснувшим в тусклом свете дня.

– Пиши! – сказал Распутин офицеру, снова глянул на даму, чмокнул губами от удовольствия. В том, что эта дама окажется в его коллекции, Распутин уже не сомневался: офицер сам и доставит эту красотку в его дом. – Пиши!

Вышел Распутин из магазина довольный, на улице некоторое время стоял, щурясь на слабенькое, робко проклюнувшееся из облаков солнце, потом поймал мотор – новенькую машину на воздушно-резиновых колесах, производимую на рижском заводе «Руссо-Балт», и поехал домой на Гороховую.

С царем Распутин увиделся довольно скоро. Николай Второй, как «старец» и рассчитывал, сам позвонил ему, и Распутин, ощутив, что у него размяк, поплыл голос, неожиданно расчувствовался и произнес проникновенно:

– Я так соскучился по тебе, папа! Я хочу приехать к тебе.

– Когда? – спросил Николай.

– Да прямо сейчас… Не откладывая, а? И по Алексею я соскучился. Очень соскучился.

– Он по тебе тоже скучает. Настоящим солдатом стал. Готовится вместе со мною поехать в Ставку, на фронт.

– Ах он мой хороший! –