* * *

Когда-то, век назад до того, как по нему волной прокатилась Черная Смерть, Уэймут был крупным портом. Тогда половина его населения перекочевала в ямы с негашеной известью, и город с тех пор не вернул себе прежнего благосостояния. И это послужило одной из причин, побудивших Эдмунда Бофорта, герцога Сомерсета, выбрать его местом высадки Маргарет. В такой дали от Лондона не было шпионов, а на тот случай, если б таковые нашлись, Эдмунд выслал на единственную ведущую на восток дорогу своих людей с арбалетами в руках и черными платками на лицах. Инструктируя их насчет нужных мер, он не испытывал никаких угрызений совести. Сомерсет прекрасно понимал важность порученного ему дела. Стоя на городском причале, он вглядывался в мрачное море, пытаясь заметить на нем корабль, как делал уже целую неделю. Однако каждый день заканчивался разочарованием, и герцог понемногу начинал отчаиваться.

Новости редко посещали этот уголок, далекий от всех северных городов. Сомерсет располагал всего двенадцатью сотнями людей для охраны Маргариты Анжуйской и ее сына. Однако несколько дней назад из Лондона прискакал гонец, сообщивший ему о высадке Йорка. В потребовавшемся забавном обмене паролями и отзывами Бофорт угадал руку Дерри Брюера, однако новости заставили его забыть о собственном недовольстве. Эдуард Йорк и Ричард Глостер вернулись в Англию так, словно сам Бог сперва убрал их куда-то подальше, а потом передумал и возвратил домой.

Отец Сомерсета пал на поле брани возле Сент-Олбанса, у трактира под названием «Замок», до последнего вздоха защищая короля Генриха и дело Ланкастеров. Титул перешел тогда к его старшему брату – доброму человеку, не изменившему династии. Однако Йорки казнили его, и сделал это человек, которого Эдмунду рекомендовали избегать, если он не может назвать его своим союзником: Джон Невилл, лорд Монтегю, брат Уорика. Сама мысль о том, что он, Эдмунд Бофорт, может оказаться на одной стороне с этими карманниками и сукиными сынами, была отвратительной и невозможной. И тем не менее так и случилось – а он оказался герцогом, потому что его отец и брат были убиты, оказавшись на стороне проигравших.

Сомерсет ощутил шелковое прикосновение печали, подумав, что напрасно вернулся домой из Франции. Он мог бы оставаться там в мире и покое, если б не соблазнившая его новость о том, что Йорк, наконец, изгнан, что он бежал вместе со своим братом герцогом Глостером. Вернувшись в Англию, Эдмунд не удержался от слез, полагая, что жуткий и мрачный период его жизни, наконец, завершился. И что же? Вот он теперь стоит на берегу, ожидая корабль, а с ним – остатки своей надежды.

Бофорт смотрел на темнеющее море. Золотое солнце опускалось за его левым плечом, и он поворачивал голову из стороны в сторону, пытаясь что-нибудь углядеть в морской дали. И когда там что-то мелькнуло, герцог немедленно заметил эту искорку, поймавшую один из последних солнечных лучей. Была ли то медяшка на поручне или лампа из дутого стекла, сказать было трудно. Эдмунд Бофорт перекрестился и поднес к губам висевшую на его груди на цепочке монету. Она принадлежала его отцу, а потом – его брату, и прикосновение это соединяло его с безвозвратно ушедшими родными.

– Зажигайте, – приказал он своим людям. Они подняли от земли на дубовом рычаге железную корзину, плотно набитую политой маслом соломой. К корзине поднесли горящую тряпку, и над нею взвился факел, немедленно сдутый ветром футов на шесть вбок. Все, кто имел глупость смотреть на огонь, на какое-то мгновение ослепли, но Сомерсет не отводил глаз от воды и с улыбкой, наконец, разглядел военный корабль, галсами приближавшийся к берегу. На борту заметили его сигнал и были готовы увидеть его. Великое облегчение для тех, кто находится возле столь коварного, погубившего многих берега.

Бофорт призвал к себе своих капитанов и приказал им выстроить людей ровными рядами на причале. Он держал при себе сорок лучников. С луками в руках они уже стояли навытяжку, да и все остальные были вышколенными солдатами, а не сельскими мальчишками и пахарями, получившими в руки кусок острого металла. Это был почетный караул, которому предстояло доставить королеву Маргарет и принца Эдуарда Уэльского назад в Лондон. Люди Эдмунда должны были защитить эти две жизни ценой собственных, если потребуется.

Кулак Сомерсета сам собой сжался при этой мысли. Семья его уже дорого заплатила, если такие вещи вообще можно измерить. У него не было сына, что постоянно смущало герцога. И если он падет, линия его отца навсегда прервется. Он ненавидел этих Йорков, собственным честолюбием погубивших и замаравших стольких людей, заплативших великую цену, в то время как им самим не хватало духовного роста для того, чтобы просто оглянуться по сторонам и понять, что они натворили. Ощущение это сжигало Эдмунда Бофорта, едва находившего в себе силы жить.

На его глазах французский корабль поднял цвета Ланкастеров, сбросил паруса и перешел в дрейф примерно в полумиле от берега. Солнце уже закатилось, сгущалась ночная тьма, и Бофорт, напрягая зрение, со вздохом увидел, как спустили шлюпку и зашевелились белые полоски весел.

Поднималась волна, и крепнущий ветер сдувал с нее брызги. Нетрудно было представить, что видят люди с воды: черный, как уголь, берег за зажженным Эдмундом маяком – одинокой искоркой в этой тьме. Сомерсет понял, что французский капитан предпочел поставить корабль на якорь, чем рисковать, подходя к берегу. Возможно, такое решение действительно было оправданно, если учесть, кого он везет. Сомерсет дождался мгновения, позволившего ему убедиться в том, что шлюпка везет якорь, а не тех, кого ему поручено доставить и сопроводить. Он прислушался, рассчитывая услышать шумный всплеск, однако звук потерялся за воем ветра.

– Можно отдыхать, джентльмены, – обратился герцог к капитанам. – Оставьте здесь пару парней, а я возвращусь в гостиницу. Не думаю, что они станут высаживаться при такой волне. Возвращайтесь на берег к рассвету. Они высадятся завтра.

Поежившись, Бофорт перекрестился и повернулся спиной к морю. Оно могло взбеситься в любое мгновение: легкий ветерок обретал силу, и небольшая волна быстро превращалась во внушающие ужас стальные валы, своей мощью и яростью способные выбить дух из человека.

* * *

Эдуард был коронован во второй раз в Великую субботу на службе, отмеченной особой краткостью, хотя скамьи в соборе Святого Павла были набиты битком. Он принял золотой обруч, возложенный на его чело епископом Кемпом, достойным клириком, явно взволнованным и державшимся почтительно.

Церковь и прежде поддерживала Йорка и едва ли могла отказать ему в поддержке на этот раз, через считаные месяцы после того, как мирно правивший Эдуард был изгнан изменниками.

Король вышел из храма, дабы предстать перед лондонским людом, и с удовлетворением увидел, что улицы полны народа. Некоторую часть толпы составляли, конечно же, его люди, однако Ричард был доволен, и среди остальных горожан угадывались новые лица, желающие встать в строй и получить оружие.

Однако день шел, и Эдуард начал торопить всех, поминутно раздражаясь и проверяя собственные доспехи, оружие и сквайров. Он двигался и разговаривал так, словно обязан был сию секунду оказаться в пути. Его жену, сына и дочерей благополучно, живыми и здоровыми, доставили из Убежища. Генрих отправился назад в Тауэр, в прежнюю камеру, и голову Эдуарда снова увенчала корона. День удался целиком и полностью.