показала им территорию, потом провела в общежитие, категорически запретив открывать рот. «Коммунистическая пропаганда, – заметил отец матери, – с таким режимом надо бороться». Мама хмыкнула, но восторга тоже не выразила.

Когда закрылись в комнате, они обнялись. Родители специально решили сделать ей сюрприз и ожидали ответного восторга. Роза спросила, где они решили переночевать? Родители многозначительно переглянулись.

– У нас нельзя, – быстро сказала дочь, – такое правило.

Мама успокоила ее, что они зарезервировали мотель, не хочет ли она посмотреть и поужинать с ними. Роза на все предложения отвечала отказом.

Простились холодно. Еле отмахав родителям рукой, Роза помчалась на круглый стол. «Борщ» она, конечно, пропустила. Но когда после лекции заглянула в кухню, остатки удалось наскрести. И сметаны хватило.

* * *

Усталость от языка особенно навалилась ближе к концу, но в это время активировались клубы. Театр уже репетировал в настоящем театральном помещении, и уже была примерка костюмов грибоедовской эпохи. Розе очень понравилась ее Третья княжна: они танцевали, пели, хором декламировали свои строчки. Иногда ей удавалось попасть в церковь, где работал хор. Тогда она завидовала всем, кто был в хоре. Поймала себя на мысли: в следующем году пойду в хор. Сама удивилась.

Писала она ужасно, этот чертов spelling[3]. Но говорить, как ни странно, начала. Общению помог роман с «птеродактилем». Гуляли, разговаривали по-русски, и вдруг он сказал, что поедет в Москву в Художественный театр заниматься актерским мастерством. У нее просто сердце замерло:

– А я? Я тоже хочу!

– Давай! Только учти – я на русскую программу. Мне это интересно.

Стала заниматься еще активнее.

Спорт никогда не любила, но стала ходить болеть за свою команду на футбольное поле. Когда ее любимого «птеродактиля» сбили с ног и он в роли Чацкого появился на костылях, Роза чуть не заплакала. Режиссер тоже был обескуражен: как же так?

– Ничего, – успокоил его студент: гипс снимут перед спектаклем.

– А как же танцевать с Софьей вальс Грибоедова?

– И вальс будет, – заверил Чацкий.

* * *

Роза не пропускала никаких событий, никаких лекций, сидела на них с умным видом в очках и делала вид, что записывает на айпад самое важное.

Даже к аспирантам на симпозиум пошла. Там с костылями сидел Чацкий. Он понимал гораздо больше и подбрасывал ей некоторые слова.

Наткнулась на дерево возле входа в общежитие – невысокое, но уже взрослое. У корня была табличка: название самого дерева и русское женское имя с датами жизни. Роза стояла и гадала, кто это и почему именно здесь, может, она умерла тут или просто работала. У всего на свете есть своя история. Потом ей рассказали билингвы, что она преподавала на старшем курсе и в последнее лето приехала из Петербурга очень больная, но боролась до последнего, она верила, что русская школа даст ей силы, а сил уже не было. Тринадцатого июля ее отправили домой. Ее провожало много народа. Уходя, она окинула взглядом все здание и попрощалась навсегда.

Самолет в Берлингтоне отменили. И ее привезли обратно к ужину. Все обрадовались, решив, что это хороший знак. Утром она уехала навсегда. В это время в общежитии все спали – была суббота. Провожать было некому.

* * *

Бесконечно сдавали очередные экзамены. Шли прогоны спектакля. Иногда до полуночи. Пока одни играли свои сцены, другие успевали выполнить задание. Текст Грибоедова звучал в ушах, как песня, – ритмично и понятно.

А хор, составлявший ровно половину школы, репетировал музыкальные сцены на самых невероятных инструментах: на древнем утюге, на деревянных ложках, на куске российского полиэтилена. «Именно российского, – уверяли музыканты, – американский не звучит, он толстый».

Первокурсники снимали свой фильм. Роза была режиссером и ругалась по-русски. Хорошее слово «блин». Главное, его надо говорить как можно чаще – помогает эмоционально. Но, кажется, получался хороший сюжет, в котором она использовала свою ситуацию. Старушку – Пиковую даму – играл директор школы в парике.

Вечереть стало раньше. На репетиции уже шли под уличными фонарями. Летели желтые листья, это были самые первые предвестники грядущей осени, которая в Вермонте длится долго и бывает так хороша, что ее называют «Чудом Нового света».

А перед самым спектаклем начался классический вермонтский ливень, от которого не спасает никакой зонтик. Можно только надеть на себя огромный мусорный мешок и идти под яростный стук по голове. Пока никто не решился. Актеры успели прийти заранее и уже сидели в гриме и костюмах. В зале одиноко сидел билингв Саша.

Режиссер подошел к директору, который уныло смотрел по телефону, когда кончится дождь.

– И когда? – спросил режиссер.

– Ровно через два часа, – ответил директор.

Чацкий без гипса берег ногу, но все же повторял с Софьей движения вальса Грибоедова. Выхода не было. Надо было начинать.

Директор мужественно вышел к малочисленным зрителям. В первом ряду сидели дети и внимательно слушали вступительную речь, которую директор всегда готовил заранее и очень ответственно. На этот раз он даже выучил наизусть монолог Чацкого. В это время еще и громыхнуло. Это прозвучало как третий звонок.

Вдруг под ударом шквала распахнулись двери и в зал вместе с ливнем вошли зрители. Мокрые насквозь, но довольные своим подвигом. Их было много. Запахло озоном.

В это время звучали слова «Пойду искать по свету, где утомленному есть сердцу уголок». Вошедшие преподаватели подхватили, думая, что они пришли к концу пьесы: «Карету мне, карету!»

Но спектакль только начинался.

Самым массовым стал, конечно, концерт хора. Когда на общий поклон вышло шестьдесят человек – это произвело сильное впечатление. И Роза знала каждого по имени, большая русская семья.

* * *

Расставание было невыносимым. Уже на прощальном банкете стали исчезать люди: за кем-то приехали, кого-то ждало такси. А уж наутро одни слезы и фотографии.

Наконец сняли клятву – разрешили говорить на английском. А все равно обнимались и даже садились перед отъездом на чемодан по-русски. И вообще не хотелось говорить «good by» – «до свидания» дает надежду.

Роза прощалась со своим «птеродактилем», хотя в ее глазах он уже был Чацким.

Конечно, обменялись адресами, конечно, поцеловались на прощание. Но Роза чувствовала, что навсегда. Даже не чувствовала, знала.

Эта преувеличенная внимательность, эта суетливая обязательность – записать, не забыть, сувенир на память: значок «Я говорю по-русски» – это все было немного показное. Мало того, Роза уже знала, что его ждет невеста, с которой он едет в Россию. Просто до последнего надеялась, что это не всерьез.

И всё!

Роза обвела взглядом общежитие, столовую, церковь и попрощалась – надеясь, что не навсегда.

Уже дома увидела книгу «The Name of Rose» на английском. В скобках стояло: «Il nome della rosa», автор Умберто Эко. Вот где она узнает правду о себе. И Роза поняла – надо учить итальянский. Послала немедленно заявление в итальянскую школу.

И жизнь потекла в другую сторону.

Дворник

Молодой