солнечный свет. Та линия, где нижняя челюсть Элис встречалась с шеей, была так красива, что зрелище это отдавало распутством.

– Что за херня? – спросила я.

– Когда ты в депрессии или попадаешь в серьезные передряги, – сказала моя подруга, – окружающие думают, что тебе надо развеяться, пообщаться с детьми. Они приглашают тебя на ужин, поддерживают и сияют светом своего счастья прямо тебе в рожу. Ни хрена подобного. Нужно прямо противоположное. Следует общаться с умирающими.

Мне показалось, что в этом есть нечто злое, что-то злое в ней самой. Спросила, ходила ли Элис раньше на ВИЧ-йогу, и она сказала – конечно, неоднократно. Сказала, что ходит по местам отчаяния каждый раз, когда чувствует себя неудачницей. Что ей нравится составлять налоговые отчеты на тихом патио ракового центра Беверли-Хиллз с его пышной жакарандой и стерильными кирпичами, уложенными «елочкой».

Теперь я опасалась, что Элис достаточно жестока и равнодушна, чтобы покинуть меня даже после того, как узнает, кто мы друг другу. Мне хотелось сшить вместе наши тела.

В людном ресторане мы заказали паштет на багете и рукколу с тревизо у девушки с челочкой, как у героини «Интерстеллара». Еще там подавали овсянку и нечто под названием «рискованный бисквит». Само меню было выдержано в стиле старого дайнера. Ломти хлеба были огромными, припорошенными золой, твердыми снаружи, облачно-мягкими внутри. Мы сели на патио, скучно оформленном бурыми лианами и кучками дров.

– Какой у тебя срок? – спросила Элис.

– Понятия не имею.

– Собираешься сохранить?

– Не знаю, – сказала я, хоть и знала, что сохраню.

Она положила руку мне на локоть. В такие моменты я не могла вообразить, что Элис не будет меня любить.

– Почему ты не обращаешься в полицию? Скажи им, что девочка сбежала из дома. Пусть отошлют ее обратно к матери.

– Я не могу пойти в полицию.

– Беззаконная Джоан. Тебя что, разыскивают в Нью-Йорке? Это ты убила Вика?

– Я просто не доверяю полиции.

Элис кивнула и не попросила пояснений. Я вспомнила, как в ту ночь ко мне явилась полиция. Пришли двое копов: один из них имел дело с трупами, а другой имел дело со мной. Второму было чуть за тридцать, у него было бледное одутловатое лицо мальчишки, которое с возрастом просто растет вширь. До меня не сразу дошло, что он считает, будто это сделала я. Умом полицейский не отличался. Даже час спустя, когда траектория событий прояснилась, он оставался холоден. Этот коп обращался со мной так же, как потом обращались очень многие мужчины.

– Тогда расскажи своему арендодателю, – сказала Элис, смеясь. – Уверена, в твоем договоре есть и такой пункт.

– Она малявка, – ответила я, трогая свой живот.

– У тебя есть собственный ребенок, есть кого защищать. Ты что, воительница, хотелось бы мне знать? Или тряпка какая-то, с которой мужики – а теперь и эта девчонка – делают, что хотят?

Слова вылетели изо рта Элис, не оставив никаких следов в выражении лица. До меня дошло, что, сколько бы я ей ни рассказывала, она все равно не понимает историю моей жизни. Разумеется, Элис еще не знает конец. Бескрайнее Небо как-то раз, когда на него напал философский стих, сказал, что для того, чтобы полностью забыть чужую смерть, требуется пятьдесят лет, но иногда это случается всего за две недели. Одни люди, сказал он, сильнее, чем другие.

И в этот самый миг я осознала, что больше никогда не увижу Бескрайнее Небо. Я больше никогда не увижу его лица. Не почувствую теплого и сдержанного прикосновения. Из всех изнасилований, которые я выдержала, это было самым большим унижением – то, что мужчина, который ни в грош тебя не ставит, может значить для тебя больше твоей жизни и больше другой жизни, зреющей в тебе. Это было самое ужасное. То, что, как и моя мать до меня, я ощущала своего ребенка как бремя.

Глава 25

Ленни познакомился с Элинор в тот день, когда жара зашкалила за 39 градусов. Девушка лежала, свернувшись калачиком, на диване, когда он постучался. Я чувствовала, что открываю дверь постыдной тайне.

Я представила Элинор как подругу, которая приехала ко мне погостить. Она была тиха и выглядела по-домашнему в своей недорогой пижаме.

– И надолго? – спросил Леонард. Я понимала, что ему хочется продолжить сбрасывать груз с души. Я скучала по тюрьме Ленни. В нее я могла с такой же легкостью сесть, как и выйти. Мало того, застопорился и мой план – прикарманить часы.

– Не знаю. На какое-то время.

– В договоре есть условие: никаких гостей надолго.

Я понимала, что Леонард расстроен, потому что не сможет теперь приходить и видеться со мной так часто, как пожелает. Элинор не была красива. Если бы со мной жила Элис, он не имел бы ничего против. Даже совсем наоборот. Ленни был бы в восторге.

– Так она и ненадолго. На пару дней.

Я внутренне взбодрилась, поскольку на пребывание Элинор теперь были выставлены песочные часы.

– В любом случае, – сказал Ленни, пытаясь снова обрести почву под ногами, – я пришел, чтобы проинформировать вас, что не получил плату за август.

– Сегодня двенадцатое августа. У меня пятнадцатидневный срок внесения платы.

– В общем-то, да, но! Я вас информирую.

– Благодарю вас.

Леонард воинственно развернулся и ушел.

– Я не могу уехать, – сказала Элинор, когда дверь за ним закрылась.

– В какой-то момент…

– Я хочу остаться, – перебила девчонка, – пока не родится ребенок.

– Ты будешь частью его… его жизни. Я тебе это обещаю.

– Но…

– Навсегда.

Тут меня затошнило от себя самой.

– Он твой брат, – произнесла я.

Элинор заплакала. Сказала, что ей больше некуда пойти. Эта девчонка не хотела домой. Дома у нее не осталось. Спросила меня сквозь слезы, каким был со мной ее отец. Всегда ли он был счастлив. Я сказала, что Вик постоянно только о своей дочери и говорил.

– В каком плане?

– Он тобой очень гордился. Когда ты научилась водить машину, например. Говорил, как здорово ты умеешь парковаться.

Элинор смотрела на меня так, как смотрят все дети, слушая конкретные рассказы о том, какие чувства испытывали к ним родители. Я много раз смотрела так на Госю.

– Но все-таки, каким мой папа был с тобой? Он всегда радовался тому, что он с тобой?

– Да, наверное. Но еще иногда был печален.

– Потому что ты не любила его в ответ.

Элинор сидела на диване, уложив колени вбок. Пижама туго натянулась на ее бедрах и груди. Девушка приехала в Лос-Анджелес с тысячей четырьмястами долларов, которых в этом