Элис сказала, что ей пора домой, и я попыталась ответить, что возьму такси, но на самом деле мне хотелось быть рядом с ней даже ценой своего достоинства. Я думала об Элинор у меня дома. Она будет ждать меня со своими крабьими клешнями, точно так, как делал ее папаша.

Мы с Элис помирились – вроде как. Она извинилась. На обратном пути по Каньону сказала, что подумывает поехать в йога-ритрит в какое-то место под странным названием Пернатая Трубка. Что ей необходимо убраться из Лос-Анджелеса. Август в этом городе даром никому не нужен, сказала Элис, словно меня в нем тоже не будет. Несколькими неделями раньше мы, возможно, поехали бы вместе. Только собравшись выйти из машины, я спросила, где находится этот ритрит.

Элис взяла с грязной консоли свои большие солнцезащитные очки в оправе «кошачий глаз» и надела их. Улыбнулась – я никогда не забуду как.

– В Монтане, – ответила она. Потом подмигнула и отъехала раньше, чем я успела захлопнуть дверцу.

Убийство становится чем-то не таким уж запредельным. Когда повидаешь столько всего, сколько повидала я, некоторые ужасные вещи становятся осуществимыми.

Глава 27

Я договорилась о том, чтобы Элинор взяла в кафе половину моих часов, так что, когда ее не было, я была дома, и наоборот. Она была не особенно довольна этим обстоятельством, но в то же время понимала, что должна вносить свою долю. К тому моменту прошло больше трех недель. По вечерам я готовила на нас двоих, словно мы были супружеской парой. Я увеличила дозу ксанакса для Элинор до полутора миллиграммов, чтобы она засыпала пораньше. Укрывала одеялом ее тело на диване. Девчонка мылась не каждый день, поэтому иногда пахла луком, и по вечерам я перестирывала вручную небольшую горку одежды, а Элинор наблюдала за мной с дивана или бездумно смотрела телевизор, повторы старых сериалов о школьниках. Я складывала ее одежду, словно была ей матерью.

Однажды вечером мы вместе сидели на диване и смотрели старый фильм, который любила моя мать, «Майор и малютка». Я воспринимала только такое искусство, которое не ранило меня. Смотрела только романтические комедии и читала книги только на темы, не отражавшие ничего из моей собственной жизни.

Мой телефон на кофейном столике начал вибрировать.

Мне больше никто не звонил. Я потянулась за телефоном, надеясь, что это Элис. Или даже Бескрайнее Небо, что было совершенно абсурдной мыслью. Я взмолилась своим родителям, чтобы это оказался мужчина, которого я, как мне думалось, любила. Но не успела я взять трубку, как звонки прекратились и пришло сообщение.

Моя дочь там? СКАЖИ МНЕ ЕСЛИ ОНА ТАМ СКАЖИ МНЕ. Ее зовут ЭЛИНОР.

Я показала сообщение Элинор, которую оно нисколько не смутило.

– Ты не думаешь, что следовало бы позвонить твоей матери? – спросила я.

– Ей еще повезло, что я не позвонила в полицию, – ответила девчонка.

– Я понимаю. Но. Твоя мать многое пережила.

– Она, бля, сама виновата. Во всем. Будь добра, заблокируй ее номер.

Я заблокировала номер, мы продолжали сидеть на диване, выпили еще чаю, приняли таблетки, и Элинор отключилась, а я досмотрела фильм до самого конца.

Когда была достигнута месячная отметка, я стала думать о том, как убить Элинор. Настал момент, когда на свете не осталось никого, кого бы я не хотела убить. Беременность наконец стала заметна, и, хотя я пыталась скрывать ее свободными платьями, я видела, что Элинор пялится на мой живот, поглощая его глазами. Я чувствовала привязанность к своему ребенку. Мне больше никто не был нужен.

Каждое утро меня рвало. Я делала это вне дома, как животное, чтобы не разбудить Элинор слишком рано и не дать ей украсть мои утренние часы. Я хотела убить всех и каждого.

Однажды заглянул Ривер, который вел себя так, словно мы никогда не трахались. Я открыла дверь на его стук и сразу торопливо захлопнула ее за собой, чтобы сосед не увидел внутри Элинор. У нее был один из ее обычных припадков, во время которых девушка рыдала и тряслась лежа на полу. Таких же, какие когда-то были у меня. Я смотрела на нее во время этих припадков. С расстояния в несколько футов говорила утешительные слова. Я никогда не прикасалась к Элинор, хоть и знала, как отчаянно она этого хочет.

Ривер стоял в белой футболке и шортах карго, его светлые волосы ловили солнечный свет. С ним был Курт. День выдался безоблачный, но нежаркий. Они собирались на прогулку, и Ривер спросил, не хочу ли я присоединиться. Я представила нас высоко на горе, на одной из сухих троп, трахающихся среди цветущих губастиков, себя со спиной, исцарапанной амброзией. Представила, как Ривер возбудится, узнав, что я беременна. Эти фантазии возбудили меня саму. А заодно родили во мне надежду, что я могу притвориться, будто ребенок внутри меня – от Ривера, а не от мужика из Марфы.

Я была уже готова сказать да, была готова сказать, что только забегу в дом и надену ботинки, когда дверь открылась. На пороге стояла Элинор, лицо – опухшее месиво.

– О, – заметил Ривер, – так ты не одна.

– Это Элинор, – сказала я, борясь со слезами.

– О, привет. – Он протянул девушке свою сильную руку.

На ее лице отразилась ревность. Элинор легонько взяла меня за локоть. Я почувствовала, как она тянет меня внутрь. Ощутила угрозу и боль в ее прикосновении.

– Может быть, как-нибудь в другой раз, – сказал Ривер, улыбаясь так, словно увидел нечто неприличное, нечто слегка неподобающее.

Я кивнула, улыбнулась и пожелала ему приятной прогулки, после чего закрыла дверь.

– Это тот парень, который живет в цирковом шатре?

– В юрте, – поправила я, едва не теряя сознание.

Элинор спросила меня, можем ли мы пойти прогуляться, только вдвоем. Она плакала. Я тоже начала плакать.

После дня на набережной я стала получать сообщения от Элис все реже. Максимум дважды в неделю. Я подумывала сходить на ее занятия, но стыд останавливал меня. Я скучала по ней так, как не скучала ни по кому после Госи. Я понимала, что выгляжу в глазах подруги жалко, но не могла согласиться с тем, что присутствие Элинор стало концом для нас с Элис.

Однажды ближе к вечеру, в один из тех идеальных дней, которые обостряют чувство одиночества, я услышала легкий рокот машины, но на холм она так и не поднялась. Автомобиль припарковался внизу, почти в начале тропы, под деревом, которое задевало