а сейчас чутье его вдруг угасло, все в нем стерлось. Есенков оставил часть самого себя в каменном доте, и это беспокоило его, вот он и крутил головой, словно птица, почувствовавшая лису.

У дувала старика Есенков остановился, поглядел на ворота, украшенные большим ржавым замком. Был бы он здоров – одолел бы дувал, не раздумывая, но сейчас особо не распрыгаешься. При мысли о том, что надо прыгать, плечо начало саднить, боль, она ведь как действует – то утихает, делаясь неслышимой, то вдруг с воем выплывает из глуби, ошарашивает так, что день из обычного, светлого, окрашивается в красный кровянистый цвет. Фатахов затоптался у ворот, колупнул пальцем ржавь на замке.

– Давно дед его не открывал. И не откроет теперь уже никогда. У старика должна быть… должна быть где-то калитка. Не мог же он птицей летать через дувал. На задах где-то калитка, там, – Фатахов, по-детски шмыгнув носом и втянув в себя простудную жидкость, вдруг вознесся на дувал, словно петух, одним махом, развернулся к сержанту: – Ты подожди, пожалуйста, вдруг у деда потайной лаз обнаружится, – затем произнес долгое удивленное: – О-о-о, – и спрыгнул на землю.

Слишком уж красноречиво прозвучало долгое «о» у Фатахова. Слишком уж было оно окрашено в определенный цвет. Есенков понял – в дувале находится не только мертвый старик. В следующий миг понял кто. Аккуратно, стараясь не потревожить плечо, всполз на дувал, тихо развернулся, свесил ноги во двор и увидел Спирина.

– А, сержант! – проговорил Спирин приветливо, улыбаясь и светлея лицом. – Ну и канонаду ты тут устроил – носа не высунуть.

Спирин сидел на ноздреватом старом камне и чистил щеточкой ногти. Гранатомет лежал рядом. Фатахов, нахохлившись, словно ворон, стоял над Спириным. Угрюмо отвел взгляд в сторону. Есенков почувствовал, что у него противно-противно, ознобно мелко, будто он вновь собрался застрелиться, задрожали руки. В горле, сам по себе родившись, раздался булькающий звук. Спирин заметил это, усмехнулся, но приветливого выражения на лице не изменил.

– Надеюсь, вы там с лютым ворогом успешно справились? Без… меня…

– Где ты был? – спросил Есенков, стараясь унять дрожь, боясь, что голос у него сорвется, зафистулит, – но нет, голос пока подчинялся ему, не сорвался. Фраза прозвучала спокойно.

– Ну-у, сержант, перестань стискивать зубы, я же не овечка, которую можно пустить на шашлык. Костер и чан с водой не для меня. Я, сержант, не съедобный. Убери руки с горла, мне больно.

– Где ты был? – повторил вопрос Есенков, упрямо пождал губы. Голову по-боксерски наклонил вперед, лбом вниз, словно бы собирался боднуть Спирина.

– Ну, сержа-ант, – протянул тот примирительно, засмеялся: Спирин продолжал пребывать в радушном настроении и никак не хотел переключаться. – Не надо, а? У меня для тебя сюрприз есть, подарочек… Давай не будем ругаться. Что мы все собачимся, да собачимся. Все равно война на спад идет, скоро закончится – хватит и нам собачиться.

– Ты… Ты… – Фатахов не выдержал, выдвинулся перед Есенковым, он словно бы собирался заслонить собою сержанта, что-то в нем заело, как в испорченной пластинке, и он никак не мог сказать то, что хотел сказать.

– Во-первых, не тыкай мне, – спокойно произнес Спирин, – я не дворник. Во-вторых, я разговариваю с сержантом.

– Там наших трое погибло. А ты?! – наконец справился с собою Фатахов. – Знаешь, кто ты? Из-за тебя они полегли.

– Полегче на поворотах, пожалуйста, – в голосе Спирина опасно зазвенел металл, – я этого не люблю. Не клей мне того, чего не было. – Спирин покосился на гранатомет, усмехнулся. – Сейчас возьму эту дуру в руки и огрею тебя, друг, по хребту. Чтоб руль держал и с курса не сбивался. – Спирин пружинисто поднялся, скосил взгляд на раненое плечо сержанта, потом перевел взгляд дальше. Он не хотел видеть то, чего не хотел видеть.

– Та-а-ак, – сипло протянул Есенков. – Значит, отсиделся в дувальчике… В то время, как наши ребята…

– Мне эта война, сержант, знаешь, ни к чему. Не я ее затеял! Я не верю в эту войну… Не верю, понял? – в голосе Спирина снова опасно зазвенел металл, струны натянулись, глаза сделались жесткими. – А раз я не верю, то что мне на ней выкладываться? Мне моя жизнь дорога! А ты своей можешь распоряжаться, как хочешь. И другие пусть распоряжаются по-своему усмотрению.

Есенков молчал – он-то верил, что с каждой разбитой бандой приближается победа, что выстрелов будет меньше, но сколько ни воевал – выстрелов становилось все больше и больше. Спирин обошел Фатахова, который все не мог успокоиться, очутился лицом к лицу с Есенковым.

– Смотри, что я нашел, сержант! – Спирин медленно, особым осторожным движением вытянул из кармана серую тряпицу. Развернул ее. – Смотри и дивись!

В тряпице зеленоватой неряшливой грудкой лежало что-то такое, чего Есенков, похоже, никогда и не видел – изгрызенные кусочки тяжелого металла. Вроде бы это была медь, а может, и не медь.

– Что это? – спросил Есенков.

– Что? Ты меня удивляешь… Золото! Это о нем говорил старик, – Спирин посветлел лицом, глазами, он весь посветлел, глядя на горстку металла, ноздри у него упруго сжались, и Есенков понял: Спирин не раз имел дело с этим металлом раньше, знает, что это такое, а вот Есенков не знает, потому изгрызенная, навозного цвета горстка ему и безразлична.

– Эх ты-ы-ы, – произнес Есенков протяжно, с непонятным выражением, на которое Спирин не обратил внимания.

– Старик говорил про золото, но тайну с собой на тот свет уволок. Хорошо, я вдогонку кинулся. Ну, скажи, сержант, разве я не великий человек?

– Нет, – тихо и твердо проговорил Есенков, – ты подонок.

– Чего-о? – Спирин выпрямился, бережно завернул золото в серую тряпицу. – Я тебе сейчас морду бить буду, сержант. Ох, как я тебе морду буду би-ить!

На Фатахова Спирин не обращал внимания, словно бы того и не было в дувале. Фатахов был не в счет, совсем не в счет. А что? Ни мышц, ни костей, одно только знание языка, за что, как ему однажды прямо сказал Спирин, и держат в армии. А так бы давно выгнали. Фатахов стушевался, отступил в сторону и, хотя никуда не исчез, находился тут же, в дувале, сделался невидимым и неслышимым.

– Как я буду тебе би-ить морду-у, – с шипением пропуская воздух сквозь зубы, повторил Спирин.

– Не будешь, – жестко проговорил Есенков. Усмехнулся. У него все лицо подчинилось этой усмешке, даже брови и укрупненные надбровные дуги. Спирину это не понравилось – другого бы нечаянное открытие, может быть, и остановило бы, но Спирина только подогрело.

– Повтори, что ты сказал, – свистящим проколотым шепотом потребовал он. – Кто я?

– Ты уже слышал, – спокойно проговорил Есенков, – подонок! Сволочь! Повторить еще?

Спирин оттянул руку назад для удара – в Москве ему довелось в одном жэковском кружке изучать особую борьбу, которой не обучают даже