у него белая, накрахмаленная, это особенно заметно по воротничку. В голове вдруг мелькает мысль, что это папин друг. Доктор говорит тихо, словно находится в церкви.

– Спасибо, сэр, – говорю я, чувствуя, как дерет горло. – Здравствуйте.

– Доброе утро. Зови меня доктор Эменике. – Он наливает воду в стаканчик, на этот раз в зеленый, а не розовый, ставит его на тумбочку и начинает возиться с механизмом моей кровати. Видя удивление на моем лице, он говорит:

– Знаю-знаю. Многие, особенно медсестры, считают, что я сильно вестернизировался. А если они узнают, что ты зовешь меня по имени, вместо того чтобы просто обращаться ко мне «доктор», они вообще могут тебя побить.

Вода теплая, но я жадно пью ее. А потом жалуюсь доктору, что медсестра хотела меня ударить, а доктор тихонько смеется. Я гляжу на него и понимаю, что он не то чтобы смеется, а пытается сообщить мне не очень-то хорошую весть.

– Где моя мама?

– Она приходит к тебе каждый день после работы. Не волнуйся, скоро ты ее увидишь.

Но моя мама не работает. Зачем она соврала доктору? И где она бродит, навещая меня лишь по вечерам? Я прямо нутром чую неладное.

Доктор Эменике подтаскивает к кровати пластиковый стул, садится подле меня и начинает проглядывать мою историю болезни, подшитую в коричневую папку. Он медленно читает, перелистывая страницы.

– Ты можешь рассказать, что с тобой случилось? – спрашивает он, не отрывая глаз от истории болезни.

И я гадаю, сколько можно рассказать и много ли он знает от мамы. Не хочу, чтобы нас считали идолопоклонниками, не хочу накликать беду, поэтому отвечаю, что, мол, ничего не знаю. Доктор внимательно смотрит мне прямо в глаза и говорит:

– Ой ли?

Передо мной вроде сидит все тот же доктор Эменике, но это уже не тот человек, что поил меня водичкой. Его глаза за очками сверкают искрами, словно где-то в голове у него есть электрические провода. А еще он нервно постукивает ботинком по полу, как будто ему срочно нужно выйти.

Он снова повторяет:

– Ты уверена, что ничего не знаешь? – И пододвигает стул еще ближе. – Что бы ты мне сейчас ни рассказала, я тебе поверю. Откуда у тебя на теле такие раны? Ведь я их видел, потому что самолично зашивал. Скажи, кто на тебя напал.

Он смотрит на меня, как будто подсвечивая все мои мысли фонариком. И я понимаю, что он все знает, просто ждет, чтобы я сама сказала.

– Это был крокодил. Я играла возле озера и…

– Возле какого озера?

– Озера Агулу.

– Но как ты там оказалась? – Он говорит тихо-претихо, приблизив свое лицо ко мне.

– Моя мама ездила навестить своего дядю. Он живет возле озера Агулу.

– Ясно. – Доктор Эменике откидывается к спинке стула. Он продолжает смотреть на меня, ожидая продолжения рассказа, но может играть в гляделки сколько угодно – я все равно больше ничего скажу.

– Знаешь, я вырос в этой деревне. Именно там я и научился плавать. – Доктор Эменике достает ручку и начинает что-то записывать в истории болезни. – Мальчишками мы любили соревноваться: ныряли на самое дно и зачерпывали пригоршню чистейшего песка в качестве доказательства, что не блефуем.

Я слушаю и думаю: какое мне дело до всего этого?

– И я знаю, как выглядит укус крокодила. – Доктор Эменике хватает меня за руку. – Похоже, это существо гналось за тобой потому, что ты встала на его пути. И теперь оно не остановится. Если ты или твоя мама совершили какой-то смертный грех, оно будет преследовать тебя до тех пор, пока ты не умрешь. Или пока ты не признаешься во всем прилюдно.

– Отпустите меня!

Но он продолжает сжимать мне руку, словно у него в голове закоротило.

– Пустите!

– Скажи мне, куда оно отправилось после того, как напало на тебя? Знаешь или нет?

– О, доктор, вы вернулись! – Это в палату вошла та самая вреднючая медсестра: сейчас она прям светится, словно с небес спустился сам Бог.

Доктор Эменике отпускает мою руку и поправляет папку на коленях. Глаза его больше не сверкают, и он растерянно оглядывается, словно не зная, куда себя деть.

– Когда же вы вернулись? Я и не знала, – говорит медсестра.

– Прошу меня извинить, – бормочет доктор и выбегает из палаты.

Сестра удивленно смотрит ему вслед, а затем оборачивается ко мне.

– Уж не знаю, что ты ему наговорила, что он так себя повел. Но этот человек не любит неприятностей.

Медсестра сует мне в рот тамометр[147] и крутит ручкой, опуская спинку кровати. Потом забирает тамометр, даже не глядя, встряхивает его три раза и кладет обратно в карман.

– Э-хе-хе, там тебя спрашивал какой-то мальчишка, весь такой грязный. Конечно же, мы его не пустили. Пусть пойдет сначала отмоется. Это что, твой дружок? Вот заявится твоя мама, все ей расскажу. За такими как ты, грубыми да глазастыми, нужен пригляд. А то лет в шестнадцать придешь к нам и попросишь сделать аборт.

Я ее почти не слушаю, все думаю про слова доктора. Он говорил как безумный, и в уголках его рта собралась слюна.

И еще я думаю, что, наверное, стоило ему рассказать, кого именно я видела в воде. Потому что сдается мне, этот доктор знает, что случилось, и видел эту тварь и прежде.

Но куда все-таки подевалась мама?

Глава 36

Трежа: ранее

Если мне что-то непонятно, это не значит, что непонятно все вообще. Любую проблему я прежде хорошенько обдумываю. Вот и теперь я пытаюсь понять слова доктора Эменике. Задремав, я просыпаюсь и снова думаю.

И вот что я поняла.

Первое: кроме меня как минимум еще двое боятся той твари, что пыталась утащить меня под воду: и сам дибиа, и доктор Эменике. И уж если боятся двое сильных и взрослых мужчин, то мне следует быть очень осторожной, потому что это нечто будет использовать меня в своих целях.

Второе: когда я посмотрела на Ифеания, то увидела в его глазах духа. Дух каким-то образом оказался внутри его тела и не может выбраться оттуда. Стало быть, избегая Ифеания, я ограждаю себя от встречи с духом.

Третье: дух рассказывал, как его преследовали другие духи из-за того, что эта шаидка раздавила одно из семян. Но что, если и его, и меня пыталось разорвать одно и то же существо? Ведь в математике нам рассказывают про общий знаменатель, так что это существо, о котором говорит доктор Эменике, гоняется за мной и духом из-за жен, которых мы пытаемся раздобыть, чтобы вернуть моего папу.

Четвертое: Сизе[148], как говорится, Сизово. У меня осталось два семечка, и я должна найти для духов еще двух жен. А после этого я никому ничего не буду должна. И когда вернется папа, я расскажу, как было дело, потому что он меня любит, он мой