Никодим сдержал гнев. Метать громы пока рано.

– Хотел видеть тебя, – ответил степенно.

– Я не икона, чтоб на меня глядеть, – буркнул инок.

– Как кому, – не согласился митрополит. – Говорят: тебе поклоняются.

– Я не Господь, – возразил Иоанн.

– Но чудеса творишь?

– Чудесное смертному не властно.

– Зачем же к тебе идут?

– За верой.

– Язычники? – удивился митрополит.

– Христиане.

– Им для чего?

– Крестились, но веры не обрели.

– А ты, значит, наставляешь? Как?

– Словами из Писания.

Никодим хмыкнул. О знании русами священных текстов у него было нелестное мнение.

– После встреч с тобой слепые прозревают, расслабленные ходят, – продолжил митрополит. – Это так?

– Каждому дается по молитвам его.

– Чьей силой ты это творишь? Уж не бесовской ли?

– Если сатана сатану изгоняет, – ответил Иоанн, – как устоит царство его?[55]

Митрополит засопел. Впечатление об Иоанне оказалось обманчивым. Рус не только цитировал Писание, но и сумел поставить владыку на место.

– Говорят, ты предсказываешь будущее? – спросил Никодим, оправившись. – Это так?

– Я не волхв! – нахмурился Иоанн.

– Слухи идут…

– Зачем их собирать?

– И все же, – не отстал Никодим. – Предскажи мне. Что меня ждет? Сбудется ли, чего желаю?

– Нет! – сказал Иоанн.

– Почему?

– Богородица не попустит. Я пойду, владыка? Скоро вечерня, а мне еще копать.

Иоанн вышел, оставив в келье рассерженного Никодима. Как ни зол был митрополит, но наказать дерзкого было нельзя. Богохульных речей не вел, приписываемой святостью не гордился. Что до пророчества, так Никодим сам его просил. Кто знает, чего владыка пожелал? Вдруг скоромного в пост?

Чем дольше пребывал Никодим в Киеве, тем призрачней казалась мечта о канонизации. Митрополит освящал храмы, открывал монастыри, но церковь оставалась полуязыческой. Никодим звал из Рима известных пастырей, ставил их на епископские кафедры – положение не менялось. Впору было отчаяться. В этот момент Иван принес хрисовул.

Никодим не поверил глазам. Константинополь разрешил русской церкви отделиться? Невероятно! Хрисовул, однако, толкований не подразумевал. Рим, как видно, не на шутку припекло… Никодим воспрял духом: Господь услышал его молитвы. Первый патриарх – это всегда святитель. За него молятся в храмах, его имя заносят в синодики[56], дорога к посмертному прославлению у патриарха короткая и прямая.

В обмен на грамоту Иван просил малость: зачитать духовную и принять присягу. В другое время Никодим бы отказал. Иван привечал латинян и держал подле себя язычницу. Хрисовул изменил его мнение. Князья приходят и уходят, патриаршество остается. Митрополит даже явил щедрость, рукоположив в епископы друга князя, архимандрита Софрония. Пусть! Не жалко!

Патриарха следовало избрать правильно, дабы никто позже не упрекнул владыку. Никодим развернул кипучую деятельность. В епархии полетели грамоты с приглашением на поместный собор. Клирикам, монахам и мирянам предлагалось выдвинуть представителей. Княжества забурлили: дело было невиданным. Грамоты читали в церквях, их оглашали на вече, люди рядились и спорили до хрипоты. Даже князья пожелали участвовать, им, ясное дело, не перечили. К Покровам, наконец, определились. Собор наметили на Рождество.

Великий, как обещал, не вмешивался. Даже отказался присутствовать при церемонии.

– Подумают, своего проталкиваю, – объяснил митрополиту. – Без меня выберете.

Никодим сомневался, что князь говорит искренне, и подозревал козни. Подозрения оправдывались. Приезжавших выборщиков князь зазывал к себе. Угощал, одаривал. Никодим переживал, но быстро успокоился. Бывавшие у князя докладывали: Великий говорит исключительно о мирском. Единственное, что просит, избрать самого достойного.

За исход выборов грек не волновался. Большинство епископов были его людьми. Кого б ни прислали княжества, как ни рядились бы выборщики, решающее слово будет за владыками. Кто осмелится им перечить?

Собор открыли в Софии. Храм заполнили выборщики, прочий люд остался за дверью – к немалой его досаде. Заняв площадь перед собором, люди роптали. Не желая накалять страсти, митрополит повелел открыть двери храма: если не могут присутствовать, пусть слышат. Площадь притихла и успокоилась.

День стоял солнечный. Выпавший накануне снег преобразил Киев. Белое покрывало на крышах и улицах искрилось в ярких лучах. Природа будто украшала землю к празднику, и все видели в том добрый знак.

Собрание открыл Илларион. Смоленский епископ славился красноречием, потому и получил задание. Грек отнесся к нему ревностно. Сочинил речь, обговорил с митрополитом порядок действий. И теперь, взобравшись на амвон, исполнял задуманное.

Поведав, зачем собрались (будто и без него не знали!), Илларион продемонстрировал выборщикам хрисовул. После чего зачитал, на ходу переводя с греческого. Закончив, предложил желающим убедиться в подлинности пергамента. Таковых не нашлось. Илларион отдал хрисовул служителю и начал речь.

Никодим стоял в отдалении. По правилам на поместном соборе все равны. Избрать патриархом могут любого, даже мирянина. Такого не случалось, но кто знает этих русов? Незачем раздражать их раньше времени. Пусть видят: митрополит – один из них. Раб Божий, грешный и скромный.

– Каждый из нас спрашивает себя, – гремел тем временем Илларион, – в чьи руки отдадим сегодня церковь? Кому по силам возвысить ее? Кто поведет нас путями праведными? Кто оградит нас от поползновений язычников? Кто он, достойнейший из достойнейших? Многие ночи провел я без сна, размышляя об этом, – Илларион картинно потупился. – И пришел к выводу, братия. Если и есть среди нас достойный человек, то это, конечно, владыка Никодим. Много лет подвизается он на кафедре Киева. Его трудами зиждется церковь. Я не знаю другого, столь ревностного в вере. Ведь так, братья?

Толпа одобрительно загомонила. Илларион расправил плечи.

– Покажись, владыка!

Никодим прошествовал на солею и, повернувшись, поклонился.

– Есть ли, – возгласил Илларион, – кто скажет худое о муже сем?

Ответом епископу было молчание.

– Тогда крикнем «Аксиос!»[57]и изберем патриарха!