(Строки отсутствуют.)

…мы пришли, наконец, к большому зеленому озеру, заключенному в чашу у вершины Горы. Целебные плоды мы обнаружили здесь, в Лесу, возле озера, висящими на толстых лозах, обвивающих пальмы. Джаспер и его слуга Колли, и я, и другие Рабы провели один день и еще следующий, собирая сии плоды в корзины, во множестве принесенные с собой специально для этого. На второй День, как раз перед заходом Солнца, мы наблюдали великую числом стаю крупных розовоперых птиц, коих обитатели сих мест прозывают Фламинго, явившуюся издалека и опустившуюся на зеленые воды Озера. Ради потехи Джаспер поднял свою Аркебузу и начинил оную дробью. Единый выстрел, пущенный в сторону стаи, хотя и неточный, заставил птиц подняться, резво махая крылами и беспокойно перекликаясь в Воздухе.

Зрелище сие было необычайно прекрасно. Розовоперые птицы, зеленое озеро и сникающий солнечный свет. И я признаю, что, созерцая творения Создателя, почти сожалел о кровавом пути, на который стал, отринув все человеческие чувства…

[Это сожаление, по-видимому, не долго беспокоило Финстера Дойла. Вскоре после его вступления в Братство Буканьеров на Тортуге он захватил свой первый английский корабль – «Эндимион» – у побережья Эспаньолы.[129]Над его капитаном, командой и пассажирами – среди которых было несколько женщин и детей – он совершил такие жестокие зверства, которыми сразу и навсегда заслужил уважение своих приятелей-пиратов и ненависть всех порядочных людей. Из этого периода жизни Финстера, так талантливо описанного Эксквеме-лином, мы имеем с собственных слов Дойла только следующий фрагмент, описывающий взятие неизвестного английского корабля, возможно, около 1662 года.]

…другие пираты попрыгали на судно противника, вопия и улюлюкая, точно варвары. Схватка, за сим последовавшая, была отчаянной, и силы были почти равны, и несколько моих людей, и в их числе Черный Чарли, коего я почитал Братом, пали при последнем натиске английских моряков, один из коих быв вооружен Дубиной, другой Абордажною Саблей и еще двое Пистолетами. Еще один, по всему Офицер, в шлеме и Кирасе, словно новый Кромвель, командовал Пушкой и палил из оной во все места без разбору, чиня великие потери и в наших рядах, и средь своих же товарищей. Сия артиллерия воскресила в моей памяти ужасные орудия, коими проклятый Лорд Лейтенант проделал брешь в стенах Дрогеды, и от думы той глаза мои налились кровью. Я разорвал свой кожаный камзол, дабы подставить Легкие свои беспощадным ударам Смерти, ежели на то будет Божья Воля. Я прыгнул вниз и полоснул оного офицера, пока он приготовлял пушку к удару, своею абордажною саблей по лицу, разрубив его нос надвое.

Он упал с ужасным воплем на доски, истекая кровью, а после принялся молить о Пощаде, с самой жалкой назойливостью. Я стоял над ним, как когда-то Лорд Лейтенант К. стоял надо мною, зная, что Жизнь оного ныне моя, я могу Подарить ея, могу и забрать.

«Пощадите, – выл офицер, – пощадите!» «Ты Просишь Пощады, – сказал я. – Но При Взятии Дрогеды ты не выказал Милосердия моему народу, моей Матушке и семи прекрасным, Стройным Сестрам». Он же начал отпираться: «Никогда я не бывал в том месте, во время сей Кампании я был еще малым дитем». – «Нет, – сказал я. – Ты был Там, все вы, Англичане, были Там», – и я проткнул своим Мечом его око и Главу насквозь, а потом отсек Главу от Ту лова. Подняв высоко сей Вызывающий Ужас Предмет, я обратился к английским морякам, дабы они сложили оружие. Они потребовали Обещания Помиловать их, каковое я с готовностию дал. Потом, когда они стали безоружны, я сразу же отдал приказ всех Перебить, что было у меня в Обычае и что мы свято исполняли, пока планшер не напитался кровью, как Берн в ту Роковую Ночь, когда Пала Дрогеда.

[К сожалению, в этом отрывочном повествовании не сохранились упоминания Финстера Дойла о Генри Моргане, великом пирате и капитане. Заключительную часть признаний Финстер написал, по-видимому, в порыве страстного раскаяния накануне казни в Хэмптон-Роудсе, беспокоясь о спасении своей души. Было ли это раскаяние искренним, или Финстер писал в тщетной надежде на смягчение приговора, остается только догадываться, – теперь это известно лишь его католическому Богу.]

Ныне тень виселицы нависла надо мною. Не позже завтрашнего утра Я буду спасен из Жестокого Рабства Отрядом Ангелов и улечу прочь от ненавистного Места, где я должен принять смерть, как обычный Пират, а шея моя ощутить вес моей задницы, когда натянется веревка. Я сижу в темнице, закованный в кандалы вкруг лодыжек, в последний раз царапаю перо о бумагу при колеблющемся свете свечи, и ныне могу увидеть всю свою жизнь целиком, излечившись от Долгой Лихорадки Крови, Завладевшей мною в ту ужасную Ночь падения Дрогеды.

Долгие годы прошли с того времени, Годы ненависти и Ненасытного Разбоя. За оные я разграбил и уничтожил довольно городов, взял довольно Замков, захватил, Сжег и пустил ко Дну Морскому довольно Кораблей с Душами на борту, чьи мольбы о Милосердии не смутили мой слух. Но и теперь еще я не изгнал из Дальних Уголков своего Сердца Печали Утраты, хотя ежеденно омывал себя кровью Англичан. Я слагаю насилие, свершенное супротив меня, слагаю подобные же деяния, свершенные собственною рукой, и вижу, что равновесие не достигнуто. По всему те, кто свершил Первый Грех супротив меня, не наказаны моею рукой, а вместо оных наказаны Невиновные. И души сих Невинных, неправедно наказанных, полетят по Миру, как стая злых Жадных Птиц, побуждая ныне живущих творить еще большее насилие над новыми Невинными, и таким образом, постепенно, Мир утонет в Невинной Крови.

Ныне вижу я ужасную Правду слов Отца Тайрона, сказанных Давным-давно: Одно Злодеяние – словно камень, брошенный в спокойную воду, а рябь, расходящаяся от оного, есть непрекращаемое действие сего Кровавого Деяния на Мир и Последующие Поколения. Посему толь Великое Злодеяние, как разграбленный и уничтоженный город, есть огромный камень, брошенный в ту же спокойную воду, но вызывающий большее Волнение: вода затопляет берега и выходит из границ, и разливается, пока не становится Новым Потопом, но тонут в нем и Невинные, а не лишь грешники, на многие лиги[130]и годы вперед. Такова История Рода Человеческого, в коей насилие будет родить новое насилие, пока вся Доброта и Кротость не смоются с наших жизней, словно Пятно Первородного Греха в Таинстве Крещения. И ежели Доброту и Кротость полагать пятном, то ныне я, воистину, не нахожу оного на моей черной душе.

В ту ночь падения Дрогеды и кончины моей Матушки и Сестриц Добрейший Отец Тайрон, Мученик и Святой Церкви, указал мне Истинный Путь. Он внушал мне путь Спасителя, а я отринул его, погубив свою вечную душу. Неправедные деяния должно смывать Добром, Насилие Кротостью, ныне я вижу сие слишком ясно. То суть не поражение Гордости, не Слабость, но величайшая Сила. Лишь тогда будет Процветать Его Власть, и Грешные Дети его будут Прощены в Свете Вечности. Такова ныне моя Молитва: Да Простит Бог мои прегрешения, как Я не простил Прегрешения Других. Да Простит Он Англичан и Ирландцев, Испанцев и Датчан. Да простит Он Варваров и Христиан, у коих Великая Нужда в Прощении. Да простит он всех Дойлов, кои Ступят после меня на сию Обагренную Твердь, прозванную Землей, и покажет им путь ко Спасению и Миру.