Обещая эти намерения выполнить, Мод неявно подчинила свое будущее потомство правилу, которое отодвигало Полин на второе место: основу состояния Мод унаследует кто-то из ее потомства. Как выяснилось, у Мод родился лишь один ребенок.

Когда Присцилла достигла совершеннолетия, Мод сказала себе: яслишком много и слишком мало знаю о деньгах, но мне хотя бы что-то известно. Могло бы получиться и хуже. Присцилле же следует хорошенько выяснить, на что способны деньги. Сама Мод ее, конечно, научить не могла. Вместе с тем, если умелая Присцилла унаследовала дедову хватку, достаточной подготовкой окажется и простое пользование деньгами.

Мод преимущественно давала Присцилле самой решать свои задачи, ибо с самого младенчества та оказалась больше к этому приспособлена. Но все равно Мод прилежно за нею приглядывала. Хоть ее так и подмывало предоставить умную дочь самой себе, она осознавала, что даже умнейшее дитя не способно предвидеть корь или несправедливость арифметики. Присцилле она обеспечивала основные условия для здоровой жизни, находила хороших врачей, чтобы следили за ее ростом, в школе убеждала сочувствующих учителей наблюдать за ее развитием. В иных же отношениях Мод просто была где-то рядом, хотя сама едва понимала зачем. В одиннадцать у Присциллы вырезали аппендикс. Мод сидела с дочерью, пока та не поправилась, горестно замечая, что это Присцилла подбадривает ее.

Неуверенной в себе Мод нравилось иметь смышленую, спортивную, общительную дочь. У нее было то, к чему стремятся многие родители,– дитя, их превосходящее. Собственные успехи Мод всегда ей казались производными удачи, вроде своевременной покупки нефтяных акций, либо слишком тайными, чтобы считаться достижениями. К этому царству тайного принадлежали ее дом, даже сад ее. Аллан умолял ее показать их миру; Мод же настаивала на том, чтобы держать все в семье.

За домом некогда тянулись полтора акра лужайки, условно огороженные и засаженные несколькими неудивительными деревьями. В этом пространстве Мод разметила структуру комнат под открытым небом, хитро разнообразных и взаимно противопоставленных. Одна комната располагалась в тени для солнечных дней, ее соседка была настежь распахнута небесам; некоторые засаживались по цвету (белый, голубой, розовый); другие цвели согласно времени года – от испещренного примулами весеннего овала, обнесенного стеной высоких рододендронов, до осеннего прямоугольника, окаймленного множеством хризантем на фоне сурово подстриженных живых изгородей из златолистого бука. Предпочитала она растения старомодные – лилии, георгины, портлендские розы; чубушник, дейцию, чашецветник,– возможно, потому, что в сердцевине всех ее замыслов залегали простые переживания ее детства. Однажды в мае, играя в прятки со своими двоюродными из Массачусетса, она спряталась меж двух древних кустов сирени в полном цвету. Целую долгую минуту видела она мир сквозь их испятнанные солнцем грозди, чуть не задохнулась в их пьянящем смраде. В самом дальнем углу своего сада она обустроила комнатку, которая для нее оправдывала все остальное: идеальный квадрат сиреневых изгородей, выровненный по бокам, а сверху растущий привольно, что ни май переходящий по своему периметру от одного невообразимого оттенка цветков к другому, от винно-красных до бледнейше-розовато-лиловых и обратно, и переходы эти смягчались цветками белой сирени, которые усыпа́ли другие кусты. Лишь Аллан и Присцилла когда бы то ни было сопровождали сюда Мод – и, разумеется, Джон. Джон поступил на работу еще к ее отцу и остался. Не из верности семье или предрасположенности к садоводству: сила, которую Мод сообщала своим начинаниям, вдохновляла его на собственный стойкий энтузиазм. За исключением Аллана, никто не знал ее так, как Джон.

За пределами своего частного мира Мод редко переживала особое удовлетворение – увидеть то, чего хочет, и получить это. При благоприятной погоде Присцилла не занималась ничем другим. Однажды в четвертом классе учительница назвала ее бестолочью; две недели спустя девочка стала первой ученицей в классе. В одиннадцать лет она посмотрела фильм с Соней Хени[126]; кконцу зимы она уже участвовала в соревнованиях по фигурному катанию. Успешно гналась за популярностью – даже в пансионе, где проявила склонность коллекционировать ухажеров. Одноклассницы прощали ее, потому что ее кавалеры были для них слишком стары.

Ею гордились бы любые родители. Аллану с его карьерой, занимавшей все время, гордости было достаточно. Мод, у кого занятий было гораздо меньше, жалела, что у нее нет живой матери, чьему примеру она б могла последовать. Успехи Присциллы убеждали, но Мод подозревала, что, каким бы ни было ее воспитание, многих своих успехов она бы добилась в любом случае. Порой, когда Мод думала о дочери, ее пронзала боль сожаленья: была ли она сама когда-либо ей поистине полезна?

Присцилла опиралась лишь на собственные силы с тех самых пор, как начала ползать. Мир она видела как рассадник вероятных удовлетворений. Препятствия вроде ее учительницы в четвертом классе направляли к бо́льшим возможностям. Лишь раз познала она полную беспомощность. В свои четырнадцать она подружилась на летних каникулах с Льюисом Льюисоном. Ее к нему притянуло тем, что он не походил на других мальчишек, и его робостью, граничившей с угрюмством, и она отказалась от своих обычных дюжих восемнадцатилетних парней, чтобы добиться его. Наконец он ее поцеловал и однажды жарким днем завел в пустой амбар за домом его родителей, а там схватился с ее крепким худосочным телом – и со своим собственным. Ее сопротивление его натиску разъярило его меньше, чем его неспособность довести этот натиск до конца, отчего он, лежа на ней сверху, обезумел и принялся тереться о ее плоть, словно ребенок, который не может выбраться из чулана и колотит в дверь. Она была в ужасе и, оказавшись в этом капкане, утратила контроль над собой.

Льюис сбежал. Ее нашла, помыла и утешила Луиза. Пообещала заняться Льюисом и настоятельно посоветовала Присцилле поговорить с матерью. Та согласилась. Мод уж точно проявила бы сострадание, а «аварию» Присциллы, пусть и детскую, вызвали взрослые дела. Она могла бы побеседовать с Мод на равных.

Присцилла сидела одна в передней комнате. Этого она никогда еще не делала. Озадаченная Мод неподвижно стояла в дверях.

–Я, наверное, чаю выпью.

–Хочешь, я тебе сделаю?

–Это было бы мило. Дарджилинг, пожалуйста.

–Я сегодня днем видела Льюиса.

–Какой везучий мальчик! А как Джин относится к тому, что ты его бросила ради пятнадцатилетки? Я вот видела Фиби. Насколько я смогла распознать, она учила своих вожатых вязать узлы.

–Уж лучше б я пошла с нею в тот поход.

Мод поставила две чайные чашки и закрыла дверцы буфета. Она пыталась нащупать слова, которые побудили бы Присциллу продолжать, и преуспела лишь в том, что их не нашла. От раздражения тем, чего она не могла сказать, голос ее вынужденно задрожал:

–Тебе, по крайней мере, нужен новый спальный мешок.– Она глупо засмеялась, чтобы скрыть дрожь в голосе.