Мод спотыкалась от унижения. Не от того, что слышала, а от того, что слышала это от дочери. Ее возмущало присутствие Присциллы, и от потери равновесия лучше не стало. Мод промолчала.

–Мама! Ничего веселого тут нет, но это не важно. Папа тебя обожает и всегда будет обожать.– Едва ли она сделала какую-то паузу.– Вовсе не обязательно пить бренди до обеда.

–Это не бренди. Я встала в пять и пообедала в одиннадцать,– заявила Мод. Собственный гнев изумил ее.

–Ладно, мама.

Мод сжала свой хрустальный коньячный бокал так, что он треснул.

–Черт бы тебя побрал!– выпалила она, имея в виду «Черт бы все это побрал».

Присцилла пылко уставилась на нее.

–Ужасно видеть, что ты…

–Так зачем приехала тогда? Мне было настолько лучше с тех пор, как… ха!– Мод предпочла выпускать пар, а не объяснять.

–Мама,– продолжала Присцилла, понизив голос на малую терцию,– мне в радость смотреть, как ты становишься пьянчужкой.

–Ты приехала мне это сказать?

–Я приехала – а это долгая поездка – сказать тебе… я уже это сказала. Я не знала, что ты просто «выполняла набор действий»… как обычно.

–Как бы там ни было, радуйся деньгам.– Мод порезала себе мизинец.

–Мама, ты такая дурында!

–Что-то не так с тем, чтоб радоваться деньгам?

–Тьфу! Ну почему я вынуждена сидеть тут и болтать с этой растяпой? Послушай, я только что унаследовала сто тысяч долларов. Не говоря уже о том, что я заработала сама, как тебе приятно будет узнать.

–Я и довольна. Ты ни слова не говорила…

–Я продавала картины. Работала с Моррисом Ромсеном – знаешь, критиком. Уолтер Трейл предоставил нам на опцион свои лучшие полотна.

–Ну уж точно не все. Портрет Элизабет он вам не дал.

–Еще как дал.

–Забавно. Я его купила в прошлом месяце – и не у вас, мисс Канвайлер[127].

–Ты это о чем?

–О том, что купила… что пять или шесть недель назад мы с Алланом купили «Портрет Элизабет» кисти Уолтера Трейла у Айрин Креймер. Я не могу тебе его показать, потому что твой отец куда-то его забрал. Позвони ему.

Не тратя почем зря время на предположения, как Айрин раздобыла портрет (она сестра и наследница Морриса, в конце концов), Присцилла проделала безмолвные вычисления. В большой город она может вернуться к шести; в «Галерее Креймер» на конец дня назначено открытие. Отец может подождать. Ей нужно увидеть Айрин.

–Мама, ты можешь отвезти меня на станцию?

–Попроси Джона. Он где-то за домом. А я пойду прилягу.

В половине третьего Мод позвонила себе в банк в городе и отменила прежние распоряжения. Завершив давать новые и уже собравшись повесить трубку, она поймала себя на том, что охвачена непредвиденной грустью. Попросила представителя банка подождать и прикрыла трубку, пока всхлипы не утихли. А после этого сказала:

–Отмените все сказанное раньше. Ничего не меняйте, кроме одного. Измените имя получателя. Вычеркните, пожалуйста, «Присцилла Ладлэм» ивпишите «Полин Прюэлл». Урожденная Данлэп. Бумаги пришлите мне на подпись, как только сможете.

–Одна неделя,– кричала Мод, четко выговаривая слова,– что значит одна неделя во всей жизни?

Не менее громко, не менее подчеркнуто Элизабет ответила:

–В жизни? И вы все еще желаете этого рохлю?

–Это уж мне решать!– воскликнула Мод (быстро прошептав:– Он спускается).

–(Хорошо идем.) Либо он, либо портрет, но и то и другое не выйдет!

–Вы омерзительны!

–Но это мой портрет, разве нет?

–Портрет вас – едва ли он ваш!

–Хватит чушь нести, миссис Минивер. Мне нужно хоть что-то, чтобы неделя у меня не прошла впустую. (Где же он?)

–(Схожу гляну.)

Выйдя на цыпочках из комнаты, Мод тут же заметила, что портрет Элизабет пропал из библиотеки, где неделю до этого он стоял распакованный и не повешенный. Заглянув в музыкальный салон, комнату отдыха и столовую – везде пусто,– она вернулась к Элизабет. Вместе они посмотрели, как Аллан, нагруженный картиной, идет к «универсалу», который поставил на проезжей части.

–Я была уверена, что ворвется сюда.

–Что это был за звонок?

До сегодняшнего дня Мод не видела Элизабет с того года, когда вышла замуж, да и то забыла, что с нею встречалась. Она бы не узнала ее имя, если бы год назад не прочла работу своей дочери об Уолтере Трейле. Рассказ о его дружбе с Элизабет тронул ее, потому что познакомились они в том самом городке, где Мод проводила лето со своим семейством. Она живо припомнила вечерние приемы, на которые мужчины наряжались в белые двубортные смокинги, а женщины – в органди и органзу. Тем летом она ходила купаться в новом купальнике из эластика с белым поясом и стала помолвлена с Алланом (когда он сделал ей предложение, на ней были брючки с защипами и высокой талией, а волосы повязаны батистовой косынкой). Отец ее был еще жив, Полин – все еще ее счастливая протеже. Она вспомнила Уолтера, тогда еще мальчишку, моложе даже Полин, талант его – еще блистательней от этой его молодости, поэтому его превозносила вся эта публика с лошадьми и собаками. А вот насчет Элизабет Мод была не так уверена. К ней вернулся образ кого-то красивого и немного «необузданного», кого она не могла припомнить со всею определенностью; кого-то из поколения постарше, кто через несколько лет исчез; кого-то с яркой сомнительной юностью тех, кто не вполне юн. Чем же сейчас стала та женщина? (Как и Мод, Элизабет должно быть за пятьдесят. Чем стала она сама? Что сделала она, чтобы достичь этого, некогда отдаленного возраста?)

В месяцы, последовавшие за ее чтением рассказа Присциллы, Мод иногда не забывала расспросить знакомых об Элизабет. Их ответы возбуждали ее любопытство. Элизабет вышла замуж за бразильского – или он был ливанец?– миллионера. Вышла замуж за торговца коврами из Топики. Так и осталась одна. Ни один мужчина не мог ее завоевать. Ни один приличный мужчина ее бы не взял. Спилась – или стала наркоманкой, или нимфоманкой. Разве не заявляла она о себе, что она лесбиянка? Чистейшие слухи – запущенные, вероятно, самой Элизабет после того, как она вошла в дело. Деловые женщины зачастую почитают за лучшее не выходить замуж. А у Элизабет сложилась блистательная карьера. Но не предпринимательницы – артистки. Или, быть может, художницы. Помните этих кованых бронзовых чудищ в Бразилиа[128] – или они были портретами первой жены бразильца? Элизабет ничего подобного не делала. Она исчезла. Осталась у разбитого корыта.