Задавил эту вспышку непрошенной злости: сегодня ведь воскресенье и надо — именно надо! — отправиться в тот гулкий и полуразрушенный храм недалеко от Сокольников, куда батюшка Арсений был назначен настоятелем. Службы там возобновились только этим летом. И раз уж встал так не вовремя, и сна ни в одном глазу — есть время спокойно почистить зубы (только воды не глотать, он ведь сегодня будет причащаться, если батюшка благословит), прочитать, не торопясь, последование к причащению, одеться, собраться, доехать на метро, успеть подойти на исповедь перед литургией — встал он так рано, что окажется там одним из самых первых.

Вот и Вера наверняка придет. Вера. Верная Вера. Они встречались не только в храме, а теперь уже снова на лекциях — но Денис, входя в аудиторию, не выискивал ее глазами, не старался сесть рядом, сам ей места не занимал. Так и яблони у Первого гуманитарного не казались теперь волшебными деревами, не хотелось срывать с них недозрелые мелкие яблочки. Да и лекции в Универе, и занятия в этом их УЦе —всё шло как обычно, не было того восторга возвращения, узнавания и открытия, как год назад.

И с Верой было — ровно и тихо. Врать совсем не хотелось, и целовать чужие губы. Да и она ничего не требовала, не спрашивала, хотя всё, наверное, понимала — встречала его светлой, радостно-грустной улыбкой. Они друг другу подходили, так говорили за спиной, наверное, все — а смотрели только на оболочки.

А он — не вписывался. И горел, пылал жарким пламенем в верхнем ящике стола — Надин янтарь.

Собрался, оделся, молитвы прочитал, помянул отдельно Оригена за упокой. Вышел из дома. Уже в метро сообразил: можно было молитвы и в пустом вагоне дочитывать, время сэкономить. Хотя… чего-чего, а времени этим утром был в избытке.

Предстоящая литургия была не радостью — повинностью. Вроде «визитных карточек покупателя», что летом так изумили его в Латвии, а теперь появились и в Москве. Звучит-то как заманчиво: приходишь в магазин, бросаешь лакею на серебряный поднос свою лакированную визитку: барон Аксентьев унд Альтенберг цу Моргензее изволит у вашего торгового дома приобрести профитролей с меренгами, пошлите моему дворецкому! А на самом деле — аусвайс такой с протокольной фотографией, без которого тебе в магазине пачку соли не продадут. Ну, или как с продавцом договоришься, конечно.

И литургия, праздник, радость, трапеза со Христом — стала для него такой же повинностью? Мол, раз христианин — по воскресеньям обязан. Да что же это такое!

Вежливо прожурчало: «Осторожно, двери закрываются» — и Денис выскочил пулей, уже между сходящихся железных створок, на станцию или две раньше, чем ему надо. Нет, он не будет врать ни Вере, ни себе, ни Богу. Ему не нужна сегодня литургия.

Станция оказалась Комсомольской, не по-воскресному шумной: брели себе пассажиры с баулами-чемоданами, стояла кучка растерянных новобранцев, видать, из Средней Азии, да при них бравый веснушчатый сержант-славянин. А еще молодые ребята-походники с рюкзаками громогласно обсуждали, где палатки ставить удобнее. За ними-то он и пошел, оказалось — в сторону Ярославского вокзала.

По дороге, у самого метро, купил кооперативную булочку, запил бутылкой нарзана из киоска — он уже точно не будет сегодня причащаться. На вокзале машинально взглянул на табло с электричками.

Загорск! Вот оно. Вот куда. Троице-Сергиева Лавра, где он так давно не был. Припасть к могиле Преподобного, попросить помощи и совета у него: как быть, во что верить? Отче Сергие, ты ходил в самой худой рясе, ты не знал, чем будут твои монахи ужинать назавтра — а сегодня к тебе возят автобусами интуристов, сегодня Софринский завод священных изделий надежно покрыл тебя позолотой — как оно тебе? И мне-то, мне что делать?

Литургии, молебны, венчания — это всё когда-нибудь потом. Сегодня надо посоветоваться с Сергием.

И всё равно, колебался, мялся чего-то, долго покупал билет, тупил, не мог найти перрон — ближайшую на Загорск он все же упустил. Зато среди первых сел на следующую, через двадцать минут, до Александрова, с остановкой в Загорске, примостился у окошка, уткнулся в стекло. Прохрипел машинист свое «со всеми остановками, кроме…», лязгнули двери, поплыла за окнами рассветная Москва — серая с розовым. Скромная, тихая — как Вера. Только роднее и дороже.

А теперь была еще Люба. Нет, ничего такого — она смотрела на него с тихим обожанием, как на старшего брата, хоть и разницы было всего три года. Она твердо усвоила, что у Деньки есть девушка, и ничего такого не пыталась. Но давала слушать и «Кино», и «Наутилус», и «ДДТ», и вообще всё вот это роковое, настоящее, русское. Многое Денис уже знал — вот «Аквариум» практически весь наизусть, тем более Высоцкого. Все равно, сейчас он заново открывал для себя даже слышанное и напетое прежде, что он небрежно запомнил, да так и не вник. Может быть, потому и не шли у него все эти «каноны к причащению», византийское плетение словес, что были словеса — чужими, холодными, умственными на фоне сердечных Цоя и Шевчука. Интересно, доживи Высоцкий до нашей перестройки — что бы спел? «Нет, и в церкви всё не так» — повторил бы снова?

На одной из станций, Денис не расслышал ее названия, но уже на подъезде к Загорску, в вагон вошел человек в военной форме без знаков отличия и десантных берцах. Форму такую Денис в армии не носил, только видел — называлась «афганкой», говорят, там ее опробовали. Была она почти как у американских рейнджеров, а сам Денис все два года протаскал на себе что-то в том стиле, в котором Рейхстаг еще брали.

И все-таки было что-то очень странное в этой форме. Она была новенькая, как на парад — но забрызгана с правой стороны чем-то темным и на вид совсем свежим. Будто густой городской грязью его окатила проезжающая машина — да только откуда такая в сухом подмосковном сентябре?

И еще: висел на широком ремне сдвинутый на бедро чехол от саперной лопатки. Они в армии тоже такие таскали на учениях. Но самой лопатки — не было. И чехол был чистым. Что он мог такого копать в седьмом часу в воскресенье, да так забрызгаться, куда мог теперь ехать?

Свободных мест было немного — кто по грибы, кто на дачу, кто вот, как Денис, на богомолье… Парень нашел одно за три скамейки от Дениса, присел, склонил голову, словно собираясь подремать. И все-таки… Лицо! Тот самый, с Московского вокзала и с Рождественского бульвара. Теперь — один. Значит?...

Денис поднялся, подошел, тронул его за плечо:

— Доброе утро!

— Тебе чего? — парень нехотя поднял голову, глядел безразлично и хмуро.

— Мы с вами встречались в феврале. На Московском вокзале в Питере.

— Дальше что? — он отвечал без явной злобы, но словно бы с затаенной силой. Недоброй силой.

— Да просто поздороваться хотел. Вы тогда наших поддержали. Тетка к ним привязалась, а вы… а ты сказал, что воевал и что тоже против старых порядков.

— Парень, ты вообще куда едешь-то?

— До Загорска. В Лавру.

— На следующей.

— Да, спасибо, я…

— Отъ.бись, — и снова уронил голову.