Аксенов, Привалов, Максимов… Парижане сочувствовали всем русским, кто оказался в эти дни в их городе. Помню, как поздним вечером 20 августа мы возвращались в отель после долгих хождений по парижским улицам. Неподалеку от Эйфелевой башни стояла машина, около которой суетился высокий молодой человек. Я спросил у него – как пройти к отелю «Бастилия». Узнав, что мы русские, он тут же усадил нас с Аней в авто, где были еще двое парижан. И поехали мы с ними в отель. По дороге они расспрашивали нас о Москве, о происходящих событиях. И столько было участия и доброты в их отношении к нам, столько сочувствия, что мы поняли, как много значит для всех на Западе наша многострадальная Россия.

Когда мы вошли в свой номер, надрывался телефон. Звонила из Лондона возмущенная Галя Вишневская: «Ты знаешь, конечно, мой-то авантюрист в Москву укатил. Словно без него там не обойдутся…» – «Не обойдутся, Галя», – серьезно сказал я великой певице.

(Примечание. После провала путча, когда Слава Ростропович улетал к себе домой в Париж, кто-то из журналистов спросил его: «Страшно было, Мстислав Леопольдович?» – «Страшно? – переспросил он. – Страшно будет дома. Вы не знаете мою Галю…»)

Ночью перед рассветом Ане позвонили ее друзья из Вашингтона. Сказали, что путч провалился – танки уходят, лица на экранах стали веселее. Напряжение спадало. Вечером мы пошли к Аксенову. Отметили шампанским победу. И его день рождения. Совпало. А потом завалились в какое-то кафе на Монпарнасе, снова пили шампанское, радовались, что все обошлось. Вася рассказал, как он, глядя на ребят, пытавшихся остановить танки около Белого дома, говорил и плакал: «Это мои дети, мои дети…» Потом заметил, что повторяет эту фразу по-английски, и разрыдался.

Всех тогда очень сблизили те тревожные дни, общая беда и надежда. Я сказал Аксенову: «На улицы Москвы вышли твои читатели, новые люди, познавшие свободу. Твои книги и общие страдания, наш журнал «Юность» и долгое время борьбы за будущее не прошли даром. Дети стали другими, страх ушел из душ, и поэтому пришла победа…»

Вася, уже изрядно выпив, одобрительно кивал мне… А на другой день мы улетели в Москву.

Но перед этим была еще одна встреча – с Марком Халтером, который вместе с Владимиром Максимовым организовал «Международный Комитет в защиту демократии в СССР». Я вошел в этот Комитет. А когда хунта пала, Комитет переименовали в «Комитет бдительности». Мы договорились, что он будет на базе «Юности». Дал согласие войти в него В. Аксенов и другие известные деятели культуры и искусства.

Приехав из аэропорта в редакцию, я почувствовал, как много пережили мои коллеги, как они пытались хоть чем-то помочь защитникам Белого дома. Хотя, к моему удивлению, не догадались принять вовремя документ в поддержку Российского Правительства, не пробились на пресс-конференцию путчистов, чтобы там высказать свою точку зрения на происходившие события. Думаю, что личная честность моих коллег не вызывает сомнений, но как коллектив, как политическая сила редакция оказалась не на высоте. Жаль, что в эти дни я не был рядом. И потому были упущения и ошибки. Так на встрече в «Литературной газете», где представители всех независимых изданий выработали документ протеста, «Юность» представлена не была. Виноват в этом оказался член нашей редколлегии Ю. Зерчанинов, знавший о предстоящем совещании. Но он не предупредил редакцию, объяснив свою оплошность тем, что в это время находился в Белом доме. Впрочем, все это понятно – люди жили почти во фронтовых условиях, носили защитникам еду на площадь, фотографировали, участвовали в митингах, собирали материал для журнала… В десятом номере «Юности» все это будет опубликовано.

Жизнь входит в свое русло, но, по-моему, еще многое придется переосмыслить в ней. И мое отношение к коллегам – тоже.

Из дневника

1992 год

Вечером 11 ноября я позвонил на дачу М. С. Горбачеву. Договорились увидеться. На другое утро его секретарь передала мне, что шеф ждет меня в 17 часов в своем Фонде. Мы долго сидели в этот день за чашкой чая и не торопились расставаться. Михаил Сергеевич рассказывал мне о последних событиях, о поездках, о встречах за рубежом.

Поразил один эпизод. На похоронах Вилли Брандта главы многих государств подходили к нашему бывшему Президенту выразить свое уважение, хотя он и не был в официальной делегации. Все это издали видел его бывший соратник Бурбулис. Он тоже поспешил к Горбачеву с протянутой рукой для приветствия. «Здесь я тебе подам руку, но говорить будем дома», – сказал ему Михаил Сергеевич, который так и не простил Бурбулису его политических шараханий; ведь все документы по Беловежской пуще готовил Бурбулис и был одним из ярых инициаторов развала СССР.

А потом он рассказал об одном смешном предложении, которое сделал ему на встрече в узком кругу Олег Ефремов. «Приняв дозу», великий артист неожиданно спросил Горбачева:

– Михаил, ты партию будешь создавать?

– Какую?

– Все равно какую, но без партии тебе никак нельзя. Всегда готов пойти к тебе замом.

Я пошутил: «Но у вас уже был в замах один любитель выпить… И что вышло?»

Горбачев рассмеялся и сказал:

– Кстати, я очень жалел, что тебя не было на моем дружеском приеме. Но мне доложили, что ты улетел в Америку. А было интересно…

(Примечание. Интересной была и наша встреча с Михаилом Сергеевичем, когда к нему в Фонд приехал Владимир Емельянович Максимов. Это произошло в начале 1993 года. Мы сидели втроем в просторном кабинете, и поначалу зарубежный гость держал себя весьма настороженно. До того он долго пытал меня, а действительно ли бывший Президент хочет поговорить с опальным писателем, который был выслан советской властью из родной страны. Но когда выяснилось, что Максимов с Горбачевым земляки по Ставропольскому краю, они тут же перешли на «ты» и стали вспоминать былую юность… Однако ни тот, ни другой без политики обойтись не могли. Помню, как Максимов неожиданно спросил Горбачева, а почему он допустил распад Советского Союза. «Ведь Ельцин, Кравчук и Шушкевич нарушили Конституцию, приняв в Беловежской Пуще решение о ликвидации СССР… – горячился Владимир Емельянович. – Почему ты не арестовал их?»

Михаил Сергеевич, видимо, не ожидал такого поворота в разговоре и на секунду задумался. Потом сказал: «Но как я мог?! Я же всегда стоял на позициях демократии – отменил цензуру, как ты знаешь, узаконил Церковь, ввел демократические нормы жизни в нашей стране… Это не мой путь – арестовывать, подавлять, применять насилие…»

И тогда Максимов резко выдохнул: «Ну, Михаил, тебе видней – или на коне или под конем…»

Я перевел