или семь имён, записанных в столбик. Даты стояли немного другие – начиная с тысячи девятьсот седьмого и заканчивая тысячей девятьсот одиннадцатым.

Догадка колотила в висок, заставляя Белого перелистывать одну страницу за другой. Новая страница – двадцатые годы, ещё одна – тридцатые, потом сороковые. Белый раскрыл блокнот сразу на последней заполненной странице и комок подкатил к горлу.

Он знал последние имена. Знал! Особенно это, подчеркнутое карандашом – «Альбина, 2010».

Дочь Оксаны Воронцовой. Одиннадцатилетняя девочка, пропавшая в Лесу.

Блокнот хранил не только имена пропавших детей, но и года их рождения.

На лбу выступила испарина. Белый аккуратно сложил блокнот и сунул его во внутренний карман, к копиям документов и распечатке с адресом. Это будет получше сон-травы. И, хотя именно она навела Белого на след, доказательством послужит именно блокнот.

Он остановился, раздумывая.

Последние имена можно подтянуть к погибшим детям, но что делать с первыми?

Если верить блокноту, свою преступную деятельность маньяк начал ещё в начале прошлого века. Был ли Пантюшин потомственным колдуном или случайно узнал о тайне вечной жизни, в итоге взяв себе псевдоним в честь знаменитого французского оккультиста? Да и есть ли разница? Он выбирал себе место охоты, отравляя находящихся рядом людей сон-травой, и таким образом заметал следы – родители забывали детей, дети – прежнюю жизнь, охотно следуя за добрым и безобидным очкариком-студентом. Что ж, внешность обманчива: Андрей Чикатило тоже носил очки и портфель, а Василий Кулик работал врачом скорой помощи. В конце концов, Оксана тоже вспоминала о человеке с добрыми кукольными глазами.

Белый подумал о ягодах рябины, непрожитых годах, которые можно забрать у ребёнка, будто это леденцы. Бессмертие сродни освобождению – от оков морали, привязанности, любви. Сколько бы ни было Пантюшину лет, он действовал безжалостно и скрупулёзно, как действует хищник, в котором не осталось ничего человеческого. Вот только смущали десятилетние перерывы между датами.

Не слишком ли большой шаг между убийствами? И где маньяк скрывался всё это время? Подделывал документы? Придумывал достоверную биографию, с которой возможно всплыть снова на новом месте, чтобы продолжить кровавую жатву? Заводил и терял семьи?

В Петрозаводском университете сказали, что Пантюшин перевёлся из Санкт-Петербурга, но Белый был уверен, что это неправда, даже если оттуда придёт подтверждающий ответ. Сон-трава хорошо дурманила рассудок, а магия скрывала подделку в любых документах. Не нужно заводить анонимный аккаунт, потому что вскоре о нём забудут. Не нужно скрываться, потому что Пантюшин был хищником на вершине пищевой цепочки. А какой хищник опасается собственного обеда?

Сквозняк из приоткрытой двери подхватил воронье перо, и оно закувыркалось, поблескивая глянцевым боком.

«Ворон вьёт гнездо у Белого моря, на чёрных камнях, на рогах Сохатого…»

Так, помнил Белый, сказал израненный болотный царь.

Многим животным требуется время, чтобы переварить сытный ужин. А что может быть сытнее чужих жизней?

Он выхватил телефон, набрал по памяти номер.

– Алло? – настороженный голос мало походил на Оксанин, и всё же это была она. Белый чуял её носом, телом, каждой костью. И чуял присутствие чего-то ещё – магия сочилась прямо сквозь телефонную трубку.

– Это Герман.

– Герм…н?! – оживилась она, слова проглатывали помехи. – Ты…. де? Поч… не звонил? Я так волновалась…

– Слушай меня! – с нажимом повторил он. – Передай Астаховой, пусть немедленно посылают наряды. Один в деревню Кинерма Пряжинского района, другой обратно в Беломорск. Подозреваемого зовут Максим Андреевич Пантюшин, студент Петрозаводского государственного университета. Пусть разошлют ориентировки, фотографию возьмут у Лазаревича. Ты оставайся в Медвежьегорске, слышишь?

– Герман, здесь прерывается связь… боюсь… не понимаю… что ты… где?

– Оставайся в городе! – прокричал Белый. Штрихкод теперь жёг немилосердно. – И ни в коем случае, слышишь?! Ни в коем случае не подходи к своим родителям, если вдруг увидишь их!

– Род… те…

– Да! Увидишь отца или мать – сразу звони в полицию! А лучше, пусть возле тебя кто-то постоянно дежурит! Я знаю, Сергей Леонидович там. Он слышит меня тоже, правда?

– Ты н… шел?..де Альб… на?

– В Гнезде, – ответил Белый и, пошарив отчаянным взглядом по комнате, выхватил стоявший на углу тумбочки утюг. Он сразу же подключил его к розетке, перехватывая телефон онемевшими пальцами. – Альбина и Лиза Лахтина в Гнезде, потому что их убийца собирается сытно поесть и залечь в спячку на новые десять лет.

– Герм… н… жди…

– Будь осторожна и оставайся в городе, – повторил Белый. – Когда всё уладится, я приду за тобой.

Он отключил телефон и бросил в стену.

Руки тряслись. Белый пытался и никак не мог усмирить дрожь, под воротом мантии ходили ледяные вихри. Где бы ни были пропавшие девочки, их найдут. Но ещё раньше найдут самого Белого. Теперь, испробовав вкус свободы, он не хотел возвращаться в «Заповедник». Найти бы девочек раньше, чем убийца протянет им горсть рябиновых ягод и в ответ заберёт непрожитые годы, чтобы подвести черту под очередным списком в своём блокноте. А это значило – надо найти их раньше Лазаревича, Ворона и всех других, желающих поживиться на чужом горе.

Белый сомкнул пальцы на утюге. Лицо обдало жаром, и он инстинктивно отпрянул, дёргая кадыком. Разве он поможет Оксане будучи несвободным? И смогут ли люди задержать бессмертное существо, давно потерявшее человеческий облик, живущее только голыми инстинктами и жаждой убийств? Очевидно, нет. Но стоило попробовать.

Прижав раскалённый утюг к шее, Белый почувствовал ослепляющую боль и вонь палёной плоти, но смог удержаться и не закричать, потому что с болью пришло освобождение.

Глава 35

Святые Кинермы

Белый боялся, что Лес задержит его, завяжет узлом звериные тропы и придётся долго плутать по болотам, теряя драгоценное время, как случилось при переезде в Беломорск. Но, продравшись сквозь заросли шиповника, он сразу очутился под крышей автобусной остановки с характерным голубеньким знаком, выглядящим чуждо среди старинных бревенчатых срубов, украшенных резными коньками.

Деревня встретила умиротворением и тишиной: небо расстилалось леденцово-синее, под ногами похрустывала прихваченная инеем трава, деревянные настилы вели к колодцам с искривлёнными самодельными журавлями, и вокруг ни души, ни ветерка, только солнце ласкало верхушки ельника да золотило крест часовни. Время застыло, заключив Кинерму в кокон безмолвия, и Белому пришлось дотронуться до ожога, напоминая себе, что он всё ещё живой и настоящий. И, конечно, свободный от пристального взора Лазаревича.

Белый думал, что мог бы прямо сейчас войти в каждый из полусонных домов, ведь к беспечным людям, не запирающим двери, рано или поздно придёт волк – без разницы, серый или белый, похожий на зверя или человека с кукольными глазами. Мир, издревле разделённый на добычу и хищников, был незыблем в своей основе. И Белый