как неохотно переползает на засаленную скатерть, а там бежит ручейком, дробясь и проедая ткань до проплешин. В отличие от скатерти, шторы занялись живее.

Отпрянув, Оксана с ногами забралась на диван. Безумным взглядом она блуждала по охваченным пожаром занавескам и, только когда окно полыхнуло густым оранжевым, набрала номер пожарной части.

– Приезжайте! Срочно! Максима Горького, дом одиннадцать, квартира тринадцать!

Сунув телефон в карман, бросилась в коридор и замолотила по двери кулаками.

– Пожар! Горим! На помощь!

Оксана билась, прислушиваясь к шагам снаружи. Хлопали двери квартир, голоса звенели, насыщаясь паникой, из комнаты валил удушливый дым. Стянув свитер, Оксана набросила его на голову. Горло драло, из глаз лились слёзы.

Что, если она задохнется здесь, в запертой чужой квартире? И больше никто не спасёт Альбину, не скажет матери важных обвиняющих слов, не поблагодарит Германа за помощь, не заглянет в белые глаза детоубийцы.

Скорчившись в углу, Оксана слушала, как вибрирует дверь, сотрясаемая ударами снаружи. От грохота заложило уши, и пламя вырвалось на волю, облизывая стены и старенькую мебель.

– Вы в порядке? – кричал кто-то, склонившийся над ней. – Идёмте!

Её подхватили под локти, выволакивая в коридор. Ноги заплетались. Мимо неё пронеслись люди, выплёскивая воду из эмалированных вёдер – ещё не пожарные, просто соседи.

– Скорая уже едет! Держитесь!

Встревоженное лицо пожилого мужчины выплывало из предобморочного полумрака. Вздохнув, Оксана толкнула его в грудь. Мужчина не удержался на ногах и упал спиной на лестничные перила.

Прихрамывая, Оксана принялась спускаться, а в спину ей неслась матерная ругань.

Фонари горели через один. Где-то лаяли дворовые собаки, в отдалении выли сирены пожарных машин. Дома равнодушно взирали на женщину из-под полуопущенных штор – молчаливые свидетели её побега.

Каждый новый шаг давался легче предыдущего. Оксана сперва шла размеренно, потом побежала. Пульс отсчитывал секунды, приближая Оксану к заветной остановке. Как скоро о пожаре узнает полиция? Как скоро за ней отправят патруль? Оксана была совершенно уверена, что погоня обязательно будет, но рассчитывала к тому моменту быть далеко от Медвежьегорска.

Несколько часов в дороге – и она прибудет в Кемь, оттуда доедет до Рабочеостровска, где её будет ждать человек с белыми глазами и, если повезет, Альбина.

Она инстинктивно отпрянула, уловив отблеск приближающихся фар. Автобус затормозил и с лязгом распахнул двери.

– Ты чего по дороге разгуливаешь? Жить надоело?

Лицо у водителя раскраснелось, пальцы подрагивали на руле. Оксана не заметила, как оказалась на разделительной полосе и, видимо, бежала по ней довольно долго.

– Простите, – ответила она, вскакивая на подножку. – Вот деньги за проезд. Мне в Кемь.

Водитель молча принял оплату. Наверное, от Оксаны несло гарью и дымом и выглядела она, мягко говоря, не очень. Не всё ли равно? Оксана плюхнулась на первое же свободное место. Пожилая женщина в вязаной шапке с неудовольствием отодвинула сумку.

– Простите, – Оксана на всякий случай извинилась и перед ней.

Женщина отвернулась к окну.

Старая кошёлка.

Сердце всё ещё отплясывало джигу, и Оксана прикрыла глаза, стараясь успокоиться, но спокойствие не наступало.

Надо бы отключить телефон. Нет, лучше оставить – вдруг Герман свяжется с ней снова? Вдруг скажет, что маньяка поймали, что Альбина жива и нет нужды трястись в автобусе по ночной трассе?

Никто не позвонил. Никто не обнадежил хорошей вестью. Да и будет ли она – хорошая весть?

Она не заметила, как провалилась в сон.

Снились перекрученные карельские берёзы, усыпанные снегирями, как яблоками, и макающие ветви в бурлящий водоворот. Вода почему-то пахла кровью и выглядела как кровь – она нескончаемым потоком текла из раны на голове мёртвого Димы Малеева. Вместо глаз на его лице блестели стеклянные пуговицы.

– Что ты готова отдать? – спросил он. – Я отдал сестру и маму. А чем готова пожертвовать ты?

Пенясь у камней, волны полоскали Альбинину куртку. К реке вышел лось. Его шкура в некоторых местах прогнила до скелета – жёлтые рёбра влажно блестели в глубоководном свете. Вывалив лиловый язык, лось принялся по-собачьи лакать кровавую воду. Занимался рассвет, больше похожий на пожар. Подлесок потрескивал, тучи плыли над миром косматые, дымные. Сквозь них сверкали созвездия Большой и Малой медведиц. И где-то на другом берегу стояла деревянная церковь, в чьих окнах моргали болотные огоньки.

– Когда рождаются новые боги – старые подыхают, а кто не подохнет – смердит и отравляет трупным ядом себя и своих близких, потому что дни его сочтены. Зачем же спасать то, что отжило своё? – сказал Дима Малеев голосом Лазаревича.

Снегири градом посыпались с веток и, разбиваясь о камни, брызгали огненными искрами.

Вздрогнув, Оксана очнулась. Голова лежала на плече попутчицы, но та тоже спала. В окна били фары встречных машин.

Оксана отстранилась и круговыми движениями потёрла лицо. Часы показывали десятый час, входящих звонков не было – не странно ли?

Не странно, успокоила себя Оксана. У полиции и без неё хватает забот.

Рано или поздно, по наводке Германа опергруппу пошлют и к Белому морю, а значит, дни маньяка сочтены – не о том ли говорил во сне Лазаревич? Его поймают – неважно, с участием Оксаны или без ее помощи, но если Альбина умрёт – сможет ли Оксана жить дальше?

Она запретила себе даже думать об этом.

Расслабившись, попробовала уснуть снова.

И в то же время автобус сотряс страшный удар.

Его развернуло посреди дороги. По стёклам хлестнули еловые ветки, колёса подпрыгнули на ухабах. С багажных полок попадали сумки, и кто-то заверещал высоким и страшным женским голосом.

Оксана обеими руками вцепилась в переднее кресло и застонала, когда почувствовала внизу хлопок – это лопнуло колесо. Автобус подбросило, накренило вправо. Затем грохнула, срываясь с петель, входная дверь.

И всё затихло.

Дрожа, Оксана до рези в глазах таращилась поверх голов.

Кто-то тяжело поднимался по ступенькам, от каждого шага автобус раскачивался и проседал всё больше. Вместе с гулким отзвуком шагов тишину наполнило тяжёлое дыхание – дышал новый пассажир сипло, с присвистом, и воздух салона сразу загустел от обильной звериной вони.

Протиснувшись меж первыми креслами, женщина растянула жирно обведённые помадой губы.

– Ну, здравствуй, доченька, – пробасила мать утробно, точно дунула в полый кувшин, – холера моя, птичья кость, медвежье сало. Наконец свиделись.

Глава 37

Гнездо

Погода испортилась. Снежные иглы втыкались в щёки и шею, и Белому пришлось накинуть капюшон. Неизвестно, сколько он блуждал по Лесу. Часы спятили, показывая то глубокую ночь, то полдень, то сразу раннее утро, но одинаково изжелта-серый свет не разгорался и не становился тусклее. Прежде благосклонный, Лес утягивал Белого в непролазную чащу,