икона висела в карельской избе, кому поклонялись предки самого Белого и кого он, перевертень, оставил давным-давно, доверившись обещаниям хозяина нового мира. Приманку для Прародительницы всего сущего, Пожирательницы душ, Матери-Медведицы.

Глава 36

Пламя гнева её

«Как тебе Остров?»

Чёрные буквы расползались по экрану муравьями, и Оксана раз за разом перечитывала ответ, пытаясь найти в нём хотя бы немного смысла.

Остров… при чём тут остров? Ещё и написанный с заглавной буквы. Может, это карельский топоним? Оксана гуглила карту и нервно курила в открытую форточку, нарушив своё многолетнее воздержание.

Совет Германа держаться подальше от отца и матери прочно засел в мозгу, и хотелось верить, что маньяка найдут раньше, чем он причинит вред Альбине. Но вера держалась на непрочных нитях, ведь была испачканная в крови Альбинина куртка, и мёртвый подросток где-то в Лесу, и очередная пропавшая девочка, о которой сама Оксана ничего не знала.

Может, это прозвище очередного подростка? Сообщество в соцсети? Книга?

В сознании смутно забрезжило воспоминание: одинокая церквушка на побережье холодного моря, актёр в монашеской рясе. Фильм показывали довольно давно, и, как Оксана ни пыталась, она не могла вспомнить сюжет. Кажется, что-то о грехе и прощении – одна из тех классических тем русского кинематографа, в котором страдают либо герои, либо зритель.

Как тебе Остров? Хреново, скажем прямо. И самое хреновое в этом – пишущий загадками маньяк, будто решивший косплеить всех извращенцев мировой истории, от французского оккультиста до Зодиака.

А если всё-таки это зацепка?

Оксана полезла в Википедию и, перерыв гору информации о разнообразных населённых пунктах, персоналиях и фильмах, зацепилась за один.

Фильм снимался у Белого моря, на окраине маленького поселка Рабочеостровск. Церквушка была ненастоящей – декорация. Основой стала соляная изба с надстроенной маковкой и колокольней. Какое-то время туда возили туристов, но недавний пожар уничтожил декорации, и побережье осиротело. Что, если там и держат Альбину?

«Её ведут к Белому морю, к холодным берегам, на которых танцуют шаманы и духи…» – вспомнился сбивчивый шепот навки.

Вспомнились наскальные рисунки, и белоглазый человек, держащий Оксану за руку. Она не запомнила его лица, но почему-то доверилась безоговорочно, словно в те страшные минуты вернулась в безоблачное детство, где каждый взрослый казался великаном, мир был огромным и безопасным и родители жили вместе…

Стараясь не думать о родителях – о чёрном силуэте в небе, злом и тяжёлом взгляде матери, – Оксана открыла график отправлений автобусов по маршруту Петрозаводск – Кемь. Ближайший останавливался у поворота в город около семи часов вечера, а это значило, что у Оксаны оставалось около пары часов, чтобы на него успеть. Сумку собирать не стала. Рассовала по карманам немного налички, банковскую карту, документы, телефон, сунула пачку сигарет и зажигалку, но у порога остановилась.

Ей не оставили ключей.

Лазаревич и Астахова уехали в участок, заперев Оксану, точно Рапунцель в башне.

– Для вашего же блага, – вежливо сообщил Лазаревич.

Оксана в этом нисколько не сомневалась.

Для её же блага мать унижала Оксану, называя неполноценной – так она должна была лучше учиться. Для её блага отбирала книги – так Оксана должна была стать ответственной. Для её блага Артур устраивал пьяные попойки – так Оксана должна была научиться принятию и покорности. Для её блага забрали дочь.

Она подёргала дверную ручку, проверила замки – дверь оказалась заперта снаружи. Вернувшись в комнату, обследовала рассохшиеся рамы. Щеколду заклинило, да и квартира располагалась на втором этаже. А если попробовать через Лес?

Она, как учил Герман, закрыла глаза и пятилась, пока не задела бедром подлокотник дивана. Открыла глаза – всё оставалось прежним: старенькая мебель, телевизор, сумка с вещами. Лес не пускал её. Или Оксана забыла что-то важное? Одно из тех непреложных правил, о которых тоже упоминал Герман, но которое напрочь выветрилось из памяти.

Вслед за растерянностью пришла злость.

Мать тоже нередко запирала её дома. И, конечно, для её блага.

– Чтобы не шлялась по кобелям, – всегда на пороге бросала она через плечо.

Оксана сначала плакала, потом смирилась, потом пыталась отнять ключи – бороться с матерью всё равно что с медведем. Оксанина ярость, казалось, приносила матери садистское удовольствие, и, доведя девочку до истерики, она отпихивала её мясистым плечом и ледоколом плыла через коридор, вздымая ключи над головой, точно ценный приз. Оксана смирилась, потом взбунтовалась снова – Артур на время стал её пропуском в свободную жизнь. И вот теперь всё повторилось.

Стоя посреди комнаты, Оксана неосознанно расчёсывала себе запястье. Злоба, подобная той, что толкнула её к несчастному Диме Малееву, разгоралась из маленького уголька – зародившись под рёбрами, она пламенем опоясывала желудок, бурлила в венах и подступала к горлу изжогой.

Несправедливо держать её, будто зверя в ловушке, когда от дочери разделяет пара сотен километров. И ладно Лазаревич – он мужчина, но Астахова должна понять! Она ведь тоже женщина, и у неё тоже могут быть дети. Так для чего эта навязанная забота? Ради её блага? Как бы ни так! Чем бы ни руководствовались эти люди – не люди, напомнила себе Оксана, двоедушники, – она не заслуживала такого отношения.

Она не заслужила материнских упрёков, отчужденности отца, наставлений от чужаков, скотского отношения Артура. Конечно, мать виновата в том, что Альбина сейчас в руках извращенца. Если б не мать – Оксана бы не появилась в Медвежьегорске. Не выслушивала бы унизительные предположения от полицейских, не мучилась бы бессонными ночами, не подверглась бы атаке птиц, не убила бы Диму Малеева…

Оксану обожгло стыдом и страхом. Дрожащими руками она обняла голову – спутанные, давно не чёсанные волосы казались жёсткими, точно звериная шерсть. Обида – такая обида, что горло сводило спазмом удушья, – разбухала где-то внутри, точно Оксану накачивало невидимым насосом. Не нужно думать о Диме Малееве, он виноват сам – деструктивный подросток, изуродовавший собственную мать и скормивший сестру чудовищу с белыми глазами.

Оксана бестолково кружила по комнате, подхлёстываемая обидой и злостью. Внутри бушевал пожар – его нельзя потушить водой, от него нельзя спастись. Пусть бы сгорела и эта чёртова квартира, и этот Лес со всеми чудовищами, и снегири.

Она остановилась, щёлкая колесиком зажигалки. Пальцы дрожали. Сигарета никак не прикуривалась, а взгляд то и дело падал на салфетницу, на старенькую скатерть, на вылинявшие шторы, едва прикрывающие свет уличного фонаря.

Однажды она рискнула, сбегая из дома, и это решение оказалось в корне ошибочным. Что, если ошибётся и теперь?

Вспыхнувший огонёк лизнул край салфеток. Оксана отдёрнула руку, завороженно следя, как пламя сворачивает бумагу в угольно-чёрные бутоны,