Когда Калуа ступает по камням, скрытым под слоем песка, его копыта издают такой звук, будто галькой царапают по гальке. Этот резкий скрежет по мягкому влажному песку отчасти и придает верховой езде такое очарование. Она полна, казалось бы, несовместимых ощущений и непримиримых конфликтов. Но вместо того чтобы нейтрализовать друг друга, они возникают вместе и существуют бок о бок, как ноты на струне. Жесткое и мягкое. Дикое и ручное. Самообладание и паника. Грация и сила.

– Объезжая лошадь, – продолжает Джейн Мари, – вы пытаетесь понять, что происходило с животным раньше, чтобы раскрыть потенциал лошади, научить ее грациозно двигаться. И еще – сделать ее спокойней, чтобы она не боялась других лошадей и людей, не боялась того, что на ней ездят. Так что на сеансах психоанализа я всегда говорила о преодолении – о преодолении трудностей лошадью, – но при этом говорила и о собственной жизни.

Подергивая лопатками и нервно прижимая уши, моя лошадь, видимо, проявляет недовольство; она немного раздражена. И я, так сказать, ее обхаживаю. Я, слегка подергивая поводьями, похлопываю ее пятками по бокам и балансирую, мягко призывая ее к порядку. Когда Кранч успокаивается, я, утешая его, разговариваю с ним и ласково глажу по гриве. Чистокровный гнедой жеребец Джейн Мари переходит на быструю, свободную рысь и начинает бросаться на какого-то невидимого врага, дергаясь, извиваясь и пытаясь убежать. Поводья в ее руках осторожно приводят его в чувство. Уверенно устроившись в седле, Джейн Мари пускает жеребца крупной рысью, при которой его ноги выпрямляются больше обычного и работают как поршни насоса. Лошадь выгибает шею так, как это делают австрийские липицианские лошади, а потом начинает картинно гарцевать. Кажется, будто лошадь вырвалась за пределы времени и замерла в полете над течением жизни. Это похоже на то, как ныряльщик, погрузившись на максимальную глубину, достигает точки покоя и на мгновение, без воздуха, замирает в подвешенном состоянии.

– Занимаясь верховой ездой, люди не понимают, – говорит Джейн Мари, – что надо достичь согласованности двух существ со своими собственными центрами тяжести. Люди думают, что объезжать лошадей – значит приспосабливать их к человеку. Однако на самом деле вы помогаете лошади переносить центр тяжести, когда у нее на спине наездник. Это же перенесение центра тяжести происходит и в человеческих отношениях, когда эти отношения становятся доверительными. Оказывается, что у самого по себе человека – один центр тяжести, но, когда он завязывает отношения, центр тяжести смещается.

И Джейн Мари бессознательно слегка меняет положение в седле, находя для себя идеальную точку опоры. И я впервые замечаю на ее зеленом, утиного цвета, жакете название фабричной марки – Patagonia. В Патагонии я была несколько лет назад. Там я увидела женщину, ехавшую вдоль берега на андалузском жеребце. Его хвост свисал до земли, а шелковистая грива развевалась на ветру как реющий флаг. Длинные темные волосы наездницы тоже развевались, как и грива, когда лошадь шла плавным галопом по обломкам яшмы на берегу. Женщина ехала без седла, с одним лишь ремнем на шее лошади, и, казалось, была глубоко погружена в себя, в свои сокровенные мечты.

– Это странно и удивительно, но замену человеческим отношениям женщина может найти в лошадях, – возобновила свой рассказ Джейн Мари. – Существует полный набор всех возможных видов близости, но наше общество зациклено только на одном из них – на сексуальной близости. Когда я только купила моего жеребца, он выглядел таким жалким! Но я начала за ним ухаживать – и он стал таким грациозным, таким красивым! У него изменились осанка и фигура. Изменилась даже походка этой лошади, потому что она пришла в себя, восстановила свою внутреннюю сущность.

– А что восстановила лошадь в тебе самой?

– Иметь лошадь – все равно что иметь пару ног быстрее, чем у парня, который может избить девчонку. Я выросла на северо-западе штата Монтана, где женщинам угрожает насилие еще с ранней юности. У меня была лошадь – и это значило, что я могу убежать. Верхом на лошади я могла их обогнать, оказаться быстрее. Но дело не только в этом. Мне удалось избежать подростковой депрессии – и все потому, что у меня была лошадь. Другие двенадцати- и четырнадцатилетние девчонки часами рассматривали себя в зеркало, колдуя над прическами и гадая, обратят на них внимание мальчики или нет. А я занималась тем, что прихорашивала мою лошадь и расчесывала ее хвост, – и поэтому меня не особенно волновало, как выглядят мои волосы и есть ли у меня на лице прыщи. Но меня ужасно беспокоило состояние копыт лошади и ее внешний вид. Вечерами я осторожно заплетала ей гриву, стараясь не дернуть ни за один волосок, и расчесывала ей хвост.

– Думаю, неправильно считать, будто лошади заменяют любовников. Лошади заменяют нам наше «я».

Опавшие листья мягко устилают тропинку, и копыта лошадей, ступая по ним, производят суховатый, ритмичный, шелестящий звук. От старинных фонарей, засиявших золотистым светом, протянулись через парк несколько постепенно блекнущих дорожек. Птицы и чирикают вверху, и возятся в кустах. Воробьи, зяблики, голубые сойки и кардиналы клюют дикие семена и ягоды. Вороны, голуби, чайки и другие питающиеся объедками птицы копошатся в мусорных баках. Дятлы и синицы добывают из-под коры деревьев впавших в зимнюю спячку насекомых. В городе так много кирпича и стали, что птицы стаями слетаются издалека в парк, в котором к тому же во множестве водятся и летучие мыши, и разные насекомые. В этом огромном оазисе дикой природы ее древние драмы разыгрываются так же просто и дерзко, как на каком-нибудь альпийском лугу или глубоко в пещере Нью-Мехико. Стоит ноябрь, «месяц ветров» (или, как называют его англосаксы, wint-monat), – время жечь костры и почитать предков. Ужасное время, восхитительное время. Тучи затянули все небо плотной пеленой, и солнечные лучи, пробиваясь сквозь нее, разрезают ее, как ножами, на широкие полосы. Где-то далеко город запускает свои огромные моторы, распространяет новые запахи, целится ярко-красными лазерными лучами, создает и подсчитывает, и любовь, словно акции на биржевом рынке, то поднимается в цене, то падает. Проносясь галопом по одним тропинкам, мы можем увидеть минареты этой Мекки высоких технологий, но на других тропинках мы, словно в диком лесу, окружены деревьями и лужайками и совсем одни, и шуршащие под нами листья устилают дорожку, которая кажется деревенской.

– В Колорадо, где была моя конюшня, – говорит Джейн Мари, – верховой ездой занимались почти одни женщины, и я обратила внимание на то, что для всех этих женщин лошади были символом их собственных сложных внутренних процессов. Например, там была одна женщина лет за пятьдесят – ужасно толстая, ездившая на огромных лошадях. Она работала медсестрой и сиделкой, помогая людям восстанавливать душевное равновесие. И я заметила, что и к лошадям она относится так же. Стоило лошади получить какую-то травму, эта женщина начинала ее выхаживать. О здоровье и лошадях она говорила в тех же выражениях, что и о своих студентах, которых она учила ухаживать за больными. Она работала с психически неуравновешенными детьми, и я заметила, что она прекрасно ладит с беспокойными лошадьми.

Мы быстро скачем по сужающейся дорожке. Ветки кустов хлещут нас, словно маленькие проволочные метелки, и мы пригибаемся, чтобы защитить глаза.