Я содрогаюсь при одной только мысли об огромных, подобных облакам париках XVIII века, покрывавших спутанные и почти немытые волосы. Если вода поблизости, я с удовольствием мою голову каждый день. Иногда я отправляюсь в экспедиции в совершенно дикие места. Тогда я заплетаю волосы, оставляя в покое лишь мою пушистую челку. И все-таки иногда мои волосы настолько смущают моих коллег-мужчин, что они считают себя обязанными что-то сказать по их поводу. Например, когда я недавно договаривалась о поездке в бразильский дождевой лес, руководитель проекта сурово посмотрел на меня и сказал: «Вам придется что-нибудь сделать с вашими волосами». – «Я могу зачесать их назад», – заверила его я, стараясь не улыбнуться. Большинство людей понимают, что проблема с длинными волосами – в том, что их надо заплести, собрать в хвост или как-то по-другому укротить, чтобы предохранять голову от жары или густой листвы. Однако он – как это часто делают в его положении и другие – обратил на них внимание именно потому, что длинные волосы наводят на разные мысли. Они предполагают неумеренность, сумасбродство, безудержную сексуальность – то есть несдержанность. Работа в экспедиции обычно стирает различия между полами, и трудно работать эффективно, если мужчины и женщины отвлекаются на что-то постороннее, и это вызывает осложнения. Поэтому люди часто боятся подчеркивать половые различия и выпускать на свободу демонов-искусителей – с помощью сексуальной одежды и распущенных волос.

То же самое, судя по всему, относится и к работе электронных СМИ. В прошлом году, с большой помпой, четыре женщины-телеведущие коротко постригли себе волосы. Меня изумляет то, какую это вызвало шумиху. Дебора Норвилл, тогдашняя ведущая утреннего телешоу Today, сказала: «На телевидении мои волосы никогда не были моей собственностью». Взяв интервью у Бориса Ельцина в вечернем ток-шоу «20/20», Барбара Уолтерс получила немало комплиментов, но была потрясена, обнаружив, что некоторые из них касались именно ее новой стрижки. В СМИ существует негласное убеждение, что длинные волосы выглядят чересчур сексуально, легкомысленно и лицемерно и что, изменяя длину волос, женщина меняет и свой сексуальный посыл. Впрочем, наши близкие обычно воспринимают это похожим образом. «Теперь у меня началась совсем новая жизнь, – сказала Дайан Сойер, ведущая программы PrimeTime Live, в интервью журналу Newsweek. – Я уже целый год веду журналистское расследование, а вы спрашиваете о моих волосах!» Говорят, ее муж жаловался, что лег спать с секс-символом, а «проснулся с Питером Пэном».

Но не только люди, когда они влюблены, зациклены на своих волосах. Другие приматы посвящают много времени взаимному вычесыванию гнид и уходу за собой – и не только ради гигиены, но и для того, чтобы завязать отношения. Большинство млекопитающих обожают чистить друг другу шерсть. Может, поэтому и мы, в гипнотическом состоянии эротического экстаза, способны часами играть с волосами любимого человека. Своими волосами мы редко занимаемся в одиночестве. Нам нужно, чтобы в салонах красоты это делали другие. Мы придаем огромное значение своим прическам, когда собираемся на свидание. И тем не менее волосы – не самая живая часть нас. Они мерцают и движутся, но состоят из мертвых клеток. Сколько бы мы ни стригли, ни причесывали и ни красили их – они отрастают снова и снова и выглядят при этом весьма неопрятно. Так проявляет себя непокорность природы. Люди часто сетуют на то, что их волосы слишком «непокорные», что они «ничего не могут с ними поделать», что у них вместо волос «сплошные посекшиеся концы» и «клочья», что они «торчат во все стороны» и тому подобное. Может быть, мы боимся, что волосы, несмотря на наши постоянные усилия, всегда будут немного выходить из-под контроля – как и мы сами, как и наши любовные чувства.

«Лоренцо, мой прекрасный, мой милый мальчик», – говорит женщина в бриджах для верховой езды, целуя в нос высокого темного жеребца. Она делает глубокий выдох, и он вдыхает этот воздух так же естественно, как если бы они были любовниками, спящими рядом. Она проводит пальцами по его мягким губам. Осторожно опустив свой кожаный кнут, она, поглаживая его одной рукой по лопатке, медленно проводит другой рукой по его груди и затягивает кожаную подпругу и ремни. При каждом ее рывке он сдержанно ворчит, выражая свое недовольство. Потом она садится на него, слегка толкает его в бока пятками, и они начинают двигаться вместе в одном ритме, как одна сила.

Мы в Клермонтской школе верховой езды, на углу 89-й улицы и Амстердам-авеню, в жилом районе Манхэттена, где в высотных домах живут даже лошади. Если потолок прогибается и трещит, словно наверху бродит привидение, – значит, этажом выше по коридору идет лошадь. Порой с потолка начинает капать что-то дурно пахнущее.

Лоренцо и его наездница переходят на медленный и мерный легкий галоп. Шесть девочек, обучающихся верховой езде раз в неделю, тоже пускают своих лошадей галопом по небольшой арене. Мало что может сравниться по своей красоте с лицами глубоко сосредоточенных десятилетних девочек. Несмотря на тени, отбрасываемые полями черных жокейских шапочек, их лица пылают внутренним светом восторга. Их тела подчиняются дисциплине и контролю, но их глаза сияют, как вольфрам, будто пронизанные чистым светом.

– В ту же неделю, когда я начала ходить на сеансы психоанализа, я купила и лошадь, – говорит мне Джейн Мари, вскакивая на чистокровного гнедого по кличке Калуа.

Я забрасываю ногу на гнедого по кличке Кранч, перестегиваю стремена на удобную длину, и мы через поток машин отправляемся в Центральный парк. Специалист по японским шаманским куклам Джейн Мари делит жизнь между преподаванием религии и выездкой лошадей. Она выросла в штате Монтана, пошла в школу в Колорадо и не может вспомнить ни одного периода своей жизни, который бы не был посвящен лошадям. Мимо нас на большой скорости, со вспышками красного света и с воем проносится машина скорой помощи. Пешеходы останавливаются и следят за ней взглядом, но лошади не вздрагивают и не пугаются. Они привыкли к этой городской кутерьме и к двум кварталам, полным людей и машин между Клермонтской школой и парком. Возвращающиеся домой из школы три маленькие девочки с рюкзачками подбегают к нам и просят: «Можно ее погладить?» Каждая из них поглаживает лошадь по мягкому боку своей маленькой ручкой, а потом благоговейно отступает. Когда на светофоре загорается зеленый свет, мы пересекаем улицу, выходим на тропу для верховой езды и переходим на медленную рысь.

– А как проходили сеансы психоанализа? – спрашиваю я Джейн Мари.

– Я так долго рассказывала о том, как объезжала жеребца, что в первые месяцы психоаналитик, наверное, думал: «Так или иначе, но довольно скоро мы все-таки доберемся до чего-то конкретного, и потому пока я ей буду просто потакать». Но, знаешь, этому не было конца. Я только и говорила о том, какие успехи делает лошадь. Например, лошадь бывает в чем-то упрямой, а в чем-то податливой, точь-в-точь как некоторые люди – психоаналитик назвал бы это бесчувственностью, – но, чтобы заставить лошадь реагировать, преодолеть ее бесчувственность, ее нельзя бить по голове. Можешь себе представить, как это происходит. Люди постигают окружающее умом, воплощают свой опыт в понятиях, но лошадь, если у нее будет травматический опыт, отразит это в своем поведении. Со временем я обнаружила, что кто-то обижал мою лошадь, когда пытался сделать ее пастушьей.