Леони закатила глаза, стоило ему упомянуть свою работу. Лишь удостоверившись, что полностью завладел ее вниманием, Бэрроу продолжил:

– Когда я работал в полиции, мне попадались всякие люди. В первую очередь, преступники – девять из десяти. Такие люди не помнят, что такое мораль, настоящая мораль. То, что помогает нам уживаться друг с другом. Они могут подстраиваться под нее, как хамелеоны менять окраску, но не более того. Обычная мимикрия. Они просто не помнят, каково это – думать, как все остальные. На этом они и попадаются. На мелочах. Но их можно учуять. Незначительные ошибки. Все, что они делают, все, что говорят, пестрит и смердит ошибками.

Леони взволнованно посмотрела на отца. Бэрроу никак не мог понять, волнуется она за него или из-за того, что он сказал.

– Ты намекаешь, что Иоганн Кабал – преступник?

– Нет, не в этом смысле. Если честно, мне кажется, он высокоморальный человек. Только вот мораль у него своя. Я думаю…

И вот тут-то Бэрроу загнал себя в угол. У него осталось лишь одно слово, чтобы описать Кабала, – слово, больше подобающее ленивым журналистам и всегда столь искренним политикам, слово, которое прозвучало до смешного мелодраматично.

– Я думаю… Иоганн Кабал – зло.

Леони уставилась на него, не веря своим ушам. Зло. Это слово так часто используют, что оно утратило свою силу и теперь означало нечто невразумительное. Бэрроу хотел было попытаться объяснить все, что вкладывал в это слово, – все те страдания, которые он наблюдал на бесчисленных местах преступлений и в допросных. У серийного убийцы и серийного грабителя гораздо больше общего, чем можно предположить: потребность, которую они должны удовлетворить до той поры, пока им не захочется вновь, потребность, которая принесет страдания другим, а еще эти банальные оправдания. «Им стоило запереть дверь». «Им не стоило идти по той аллее». «Им не стоило так одеваться». Сколько раз Бэрроу это слышал и всегда ощущал кислый запах падших людей. Но Кабал – другое дело. В его порочности – а Бэрроу не сомневался, что Кабал порочен, он это чуял – сквозило нечто почти благородное. Что-то с ним было не так. Если бы только Бэрроу мог придумать этому имя, он наверняка сумел был лучше понять Кабала. Как показывал опыт, зло всегда эгоистично. Это продолжение глупого детского поведения на площадке: «Это мое, потому что я так сказал». «Это мое, потому что я это взял». И они брали. Вещи, секс, жизнь. Но только не в случае Кабала. Бэрроу мысленно играл словами, пытаясь объяснить Леони, что он имел в виду. Кабал был злом. Но каким? Клиническим? Находящимся не на своем месте? Отстраненным? Ненормальным? Альтруистичным?

Альтруистичным? Как вообще зло может быть альтруистичным?

– Это же против его природы, – Бэрроу подумал вслух.

– Зло? – Леони прицепилась к слову.

Обычно ее отец не употреблял такие слова. Если честно, то она вообще не могла вспомнить, чтобы он когда-нибудь так говорил.

– Ты серьезно?

– Я совершенно серьезно заявляю – я не хочу, чтобы ты шла в цирк. – Фрэнк сильнее сжал руки Леони в своих. – Я за тебя боюсь. Я боюсь за каждого, кто проходит через эти ворота.

– Вижу, ты серьезно. – Леони едва заметно кивнула: она доверяла отцу; пропасть между ними тут же сомкнулась. – Я не пойду.

Когда дочь ушла к себе, Бэрроу достал из кармана два билета и внимательно изучил их.

– Ты, – обратился он к одному из них, – лишний в сложившейся ситуации. – Бэрроу швырнул кусок картона в огонь. – А ты, – он взглянул на второй, – проведешь меня сегодня в цирк. Вот тогда и посмотрим.

Бэрроу подошел к окну, чтобы еще раз прочитать то, что было написано на билете.

Он стоял спиной к камину и не мог видеть, как билет, который он бросил в огонь, порхнул в дымоход. На удивление, он оказался совершенно целым. Более того, пока он поднимался по трубе, даже слегка обгорелые места исчезли. Пролетев примерно три четверти пути, билет выполнил непростой разворот и направился к одному из каминов на верхнем этаже. Леони сидела у окна, устремив свой взгляд на поля и дальше, туда, где, как она знала, разместился цирк. Незаметно билет проскользнул в комнату и приземлился на письменном столе. Найдя подходящее местечко, чтобы быть на виду, он стал практиковаться в привлечении внимания.

Остаток дня Кабал старался не думать о целом ряде вещей. О том, что все может пойти прахом. О вечных муках.

О Леони Бэрроу.

Прежде всего он поупражнялся в фокусах. Трюк с исчезновением карты, при помощи которого он заставил пропасть лишний билет, предложенный Фрэнку Бэрроу, технически он выполнял совершенно верно. Но вот с артистической точки зрения это был полный провал. Никуда не годилось. Кабал устроился с колодой карт перед зеркалом и принялся методично тренироваться, заставляя карты исчезать до тех пор, пока рукава и карманы его не начали оттопыриваться. Тогда он вытряс все карты и начал заново. Затем опять. И опять. Потом, чтобы как-то разнообразить процесс, он заставлял карту исчезать и тут же появляться. Дама пик возникала в его руке и тут же растворялась в воздухе. Кабал внимательно наблюдал за своим отражением. Затем он поставил зеркало под углом так, чтобы, кроме рук, ничего не было видно. Ему совсем не хотелось смотреть на свое лицо.

Когда уголки карт начали загибаться, а сами они выглядели словно черепица на тосканских крышах, некромант принялся за другие предметы на столе. Ручки, карандаши, линейка таинственно пропадали и тут же с триумфом появлялись. Кабал остался вполне доволен тем, как в полицейском участке ему удалось заставить заявление той женщины исчезнуть.

Вспомнив о нем, некромант извлек признание и контракт из кармана и какое-то время внимательно изучал их. Женщину звали Ниа. Кабал сомневался, что прежде ему приходилось встречать девушек с таким именем. Имя, кстати, было довольно красивым, и некромант, забыв обо всем остальном, какое-то время мысленно наслаждался его звучанием. Затем он достал маленький ключ из кармана жилета, отпер ящик стола и положил контракт в коробку на самое дно. Сверху оставался лишь один незаполненный документ. Он должен быть подписан сегодня до полуночи любым способом. Кабал убрал коробку и аккуратно запер ящик, а затем обратил свое внимание на признание. Он пробежал глазами текст и подивился тому, как точно все было изложено, учитывая, в каком ужасном состоянии находилась обвиняемая. Он еще несколько раз заставил заявление исчезнуть, а после порвал на мелкие полоски и бросил их в камин, находившийся в углу.

Откинувшись на стул, он побарабанил пальцами по краю стола. До захода солнца еще оставалось несколько часов. Что теперь? Хорст обещал закончить план и внести кое-какие изменения, чтобы сделать цирк более приемлемым для консервативных и благоразумных жителей Пэнлоу-на-Терсе. Однако, взглянув на бумагу, некромант не заметил никаких улучшений. Кабал вспомнил вчерашний разговор с Хорстом и отчего-то встревожился. Хорст говорил о какой-то важной для него вещи, но Иоганн отвлекся и пропустил мимо ушей. Он надеялся, что не упустил ничего слишком важного.