До конца семидесятых годов порядок дня старца был следующий. Часа в четыре утра отец Амвросий звонил в колокольчик и келейники, придя, читали утренние молитвы, 12 псалмов и 1-й час. После краткого отдыха читались 3-й и 6-й часы с изобразительными и канон дня с акафистом Спасителю или Божией Матери, которые старец слушал стоя. Затем он умывался (всегда без мыла), а келейники, поливая на руки ему воду, задавали вопросы, на которые он и отвечал тут же. Подкрепляясь чаем, старец диктовал письма и потом выходил к посетителям — и уже занимался ими до вечера.

Позднее, когда он сильно ослабел, старец вставал для слушания правила часов в пять. Случалось даже, что по его приказанию келейники будили его и поднимали чуть не силком. «Встанет, — пишет отец Агапит, — с опухшим лицом, с лихорадочным ознобом или ревматическими болями в теле, умоется, начнет растираться спиртом или какою-нибудь мазью. Келейники же все-таки задают вопросы, а старец едва слышным голосом отвечает. <…> За умыванием… следовало чаепитие. <…> В это время неподалеку от него обязан был сидеть за письменным столиком кто-либо из его “писарей”. Когда жив был отец Климент Зедергольм, он за этим делом был почти бессменно. Старец и кушал, и в то же время диктовал кому-нибудь нужное письмо. <…> Пока старец диктовал письмо, мало-помалу подходили к его жилью посетители — с одной стороны, изнутри скита, мужчины, а совне женский пол. Не успел он еще окончить нужное письмо, а уж народ начал и в дверь стучаться, и звонить в проведенный снаружи к его келии колокольчик. Выйдет келейник. Просят доложить. Тот обыкновенно отвечает: “Старец занят”. Вскорости опять со стороны нетерпеливых посетителей стук и звон»288. Коридор с мужской стороны и женская хибарка полны народу. Часам к десяти старец выходил. Сначала в коридор к мужчинам — кого благословит, с кем поговорит. В хибарке у женщин приходилось ему быть подольше. В полдень он обедал в келии отца Иосифа: немного ухи, кисель и кусок белого хлеба (в постный день вместо ухи картофельный суп). Все с подсолнечным маслом. Обедал он минут десять. Иногда сразу после этого велел пускать посетителей прямо сюда, в келию, на благословение, — сначала мужчин, потом женщин. Здесь он вразумлял некоторых кратким словом, метким замечанием или шуткой, говоря нередко в рифму, как народный «раешник». Отдохнув у себя в келии, старец снова выходил в хибарку, чтобы благословить не успевших протиснуться к нему после обеда.

«Дверь отворялась, — пишет отец Агапит, — и на пороге появлялся старец в белом балахоне, сверх которого всегда, и зимою и летом, носил легонькую меховую ряску, и в ваточной шапке на голове. Выйдя из двери и остановись на ступеньке, он всегда молился перед поставленною здесь иконою Божией Матери “Достойно есть” и проходил далее, внимательно вглядываясь в просивших у него благословения и осеняя их крестным знамением. Из толпы слышались вопросы, на которые он давал простые, но мудрые ответы. Иногда старец садился, и тогда все присутствовавшие становились вокруг него на колени, с глубоким вниманием слушая его беседу, смысл которой всегда заключал в себе полезное нравоучение или обличение чьих-либо недостатков. Чаще всего предлагал он советы о терпении, снисхождении к немощам ближнего и понуждении себя к добру, говоря, что Царствие Божие нудится (Мф.11:12), что многими скорбями подобает нам внити в Царствие Божие (Деян.14:22) и: претерпевый до конца, той спасен будет (Мф.10:22). <…> Летом в теплые дни выходил он благословлять на воздух, и появление его было истинною радостию для всех, томившихся ожиданием. От самого крыльца хибарки устроены были на столбиках жерди, по одну сторону которых стоял народ, а по другую шел согбенный старец, преподавая всем по ряду благословение, и, временем останавливаясь, давал по вопросам ответы. За оградку к старцу, без его позволения и благословения, зайти никто не смел. <…> Преподав через силу благословение, старец направлялся к себе для отдохновения. Народ, по обычаю, толпился около него; подымался шум и суматоха; некоторые хватались за края его одежды, чтобы сказать “словечко”. Старец едва выбирался из толпы, нередко оставляя в руках народа и верхнюю свою меховую ряску, которую уже после келейники приносили ему… <…>

Бывали, хотя весьма редко, и такие дни, в которые старец после обеда вовсе не отдыхал, может быть потому, что чувствовал в себе довольно сил… Тогда он звал к себе писаря и диктовал кому-нибудь письмо. Таким образом, у него минуты одной не проходило в праздности. <…> После краткого полуденного отдыха, часа в три, старец был опять на ногах, и, если чувствовал здоровье свое порядочным, опять шел к посетителям толковать; если же был слаб, принимал народ в келье отца Иосифа, лежа на его койке. Тут он среди толков с народом и чай пил часов в пять вечера. И опять, и опять принимал и толковал, толковал и принимал. <…>

Часов в восемь старец ужинал, — подавалось на стол то же, что и в обед. И среди ужина келейники кое о ком и кое о чем спрашивали старца, а он не переставал отвечать. <…> Вскоре после ужина, если силы старца окончательно изнемогали, он ограничивался преподанием всем общего благословения. Если же силы еще не совсем оставляли его, то опять начинались обычные прием и толки, которые и продолжались иногда часов до одиннадцати ночи. <…>

Среди толков с народом в зимнее время, не выходя из келии, старец… часто получал сильную простуду от одного холодного воздуха, если посетители, не обогревшись, входили к нему прямо с улицы…За всеми уследить было нельзя. <…>

Несмотря на крайнее обессиление и болезненность старца, день всегда заключался вечерним молитвенным правилом, состоявшим из малого повечерия, канона Ангелу Хранителю и вечерних молитв. От целодневных почти беспрерывных докладов келейники, то и дело притом приводившие к старцу и выводившие посетителей, едва стояли на ногах; однако попеременно читали означенные молитвословия. Часто, несмотря на усиленное напряжение, глаза слипались, уста смыкались и чтец от налегавшей дремоты то и дело спотыкался в чтении, а сам старец временем лежал на койке почти без чувств. По окончании правила он, по обычаю, у предстоящих испрашивал прощения, елика согреших делом, словом и помышлением. В заключение келейники принимали от старца благословение и направлялись к выходу. Зазвонят иногда часы. Слабым, едва слышным голосом спросит старец: “Сколько это?”. Ответят: “Двенадцать”. — “Опоздали”, — скажет.

Спать ложился батюшка всегда одетым, летом в балахон, а зимой в ватный подрясник, опоясанный непременно кожаным поясом. На голове имел