отобранными по таким же поводам у других подьячих, предшественников Борисова, «в мир» для уплаты государевых податей. Фельдмаршал этим не ограничился, он нашел нужным поставить всех крестьян публично в известность о своем решении «…и всем мирским людей, — гласит резолюция, — на всходе объявить, что и по их мирскому челобитью управа учинена, и взятые деньги, которые с них подьячие напатками брали, велел им в мир отдать и за них заплатить теми деньгами государевы подати»{568}.

Среди сохранившихся крестьянских челобитных, а их — довольно значительное количество, нет, однако, ни одной, которая содержала бы жалобу на приказчика. Значит ли это, что все приказчики фельдмаршала в точности следовали его наказам в своем отношении к крестьянам? Объяснение скорее всего лежит в другом обстоятельстве — в тех условиях, которыми обставлена была подача челобитных и которые по существу делали бесплодными благие намерения Бориса Петровича.

Вот его указ константиновскому приказчику. «В нынешнем (1718 году. — А. З.) в бытность мою в Москве от многих крестьян всех вотчин моих в обидах и протчих деревенских делах, не спрося справедливости у приказнаго человека, били челом нам, чего ради приводят меня в великой труд. А понеже прикащиком во всех моих вотчинах дана в управление полная мочь по данному моему наказу о судах крестьянских и во всяких расправах — того ради во все свои вотчины к приказным людям ныне посылаю сии подтвердительные указы, дабы всякой приказной, учиня мирской сход, объявил всем крестьяном под ведением своим, чтоб в каком-нибудь деле крестьянин, не спрося прикащика, бить челом к Москве не проходил б ко мне, кроме необходимых самых нужных дел, которых приказной человек, кроме нашей персоны, судить не может. А ежели кому из крестьян какая самая необходительная нужда надлежит бить челом нам, то б оные прежде свое прошение объявили прикащику и без повеления и без отпускной от него, прикащика, и без ответу мирских людей отнюдь с челобитными к Москве не ходили…» Указ грозит «жестоким наказанием» нарушителям этого требования, «хотя б чье и правое челобитье было»{569}.

Выходит, что обиженный приказчиком крестьянин должен был просить у него же разрешения принести на него жалобу. Какой же результат могла иметь такая комбинация? Правда, были посредствующие инстанции для контроля над приказчиками: Степан Перячников — на юге и Булатов — в домовой канцелярии. Но была ли гарантия бескорыстия Перячникова? Для его характеристики в документах нет данных, но о Булатове мы знаем, что он сам «нападками своими» вымогал взятки у крестьян{570}.

За вычетом этих и подобных им отклонений все же остается в силе мнение, что фельдмаршал стремился поддерживать в жизни крепостной деревни своего рода вотчинную законность. Всем этим даются, однако, только контуры картины. Живую картину шереметевской вотчины мы получили бы только в том случае, если бы установили, как велико было бремя, падавшее на крестьянскую семью в виде постоянных оброков и повинностей и какую долю в крестьянском бюджете они образовывали.

К сожалению, второй вопрос за полным отсутствием данных в документах должен остаться без разрешения; мы даже не знаем, сколько в шереметевских вотчинах приходилось земли на крестьянское тягло и были ли у крестьян, за одним только исключением, какие-нибудь побочные промыслы. В таком случае цифры окладных книг, характеризующие абсолютные размеры обложения, мало что говорят о его тяжести.

6

Но если не искать точного ответа, выраженного в цифрах, то можно опереться на другой материал, который ведет к решению не цифрами, а бытовыми фактами: это — крестьянские челобитные. Их довольно много, одни — индивидуальные, другие — коллективные; последние главным образом и содержат нужный нам материал.

Преобладающее содержание челобитных — просьбы о сложении недоимок и об освобождении от повинностей, иногда от оброка целиком. Это и есть, надо думать, те «необходимые самые нужные дела», ради которых «подданным» разрешалось приходить с челобитьем в Москву. Недоимка, по-видимому, — общее явление в шереметевских вотчинах, особенно центральных.

По подсчету фельдмаршала, недоимка по Юхотской и Вощажниковской волостям составляла к 1718 году внушительную сумму в 2325 рублей 6 алтын 4 деньги{571}. В окладной книге по Молодому Туду за 1717 год сделаны пометы о выполнении оброка по всем статьям, и вот какие данные находим здесь: из 1619 рублей денежного оброка «в доимке» 334 рубля; «припасами»: из 675 пудов свиного мяса — 151 пуд, из 600 баранов — 420, из 900 гусей — 68, из 900 уток — 226, из 900 русских куриц — 173, из 45 пудов масла коровьего — 8 1/2 пуда, из 2000 яиц — 1500. Уже эти наблюдения позволяют делать заключение о степени посильности окладов. Знакомство с челобитными ведет в том же направлении, усиливая впечатление.

Обыкновенно излагая свои просьбы, крестьяне обосновывают их общей характеристикой своего положения, и эти характеристики, различаясь по степени яркости, по существу, у всех одинаковы. Вот челобитная молодотудских крестьян: на их вотчину было положено 600 баранов; 300 они «с великою нуждою» собрали, а остальных собрать не смогли, потому что у них «многие дворы и тягла запустели». «И за те пустые тягла нам, сиротам твоим, — старались они убедить фельдмаршала, — баранов взять негде; из своих, государь, тягл с великою нуждою сбираем, все оскудели, помираем голодною смертью и скитаемся промеж двор и кормимся Христовым именем, а больше питаемся травою и сосновою корою и липовым листом и мхом, мешая с мукою, печем хлебы, и многие, государь, от голоду опухли и лежат при смерти. А хлеба, государь, ныне ничего не родилось, рошь без числа худа, а ерового мало сеем за скудостию, что взять негде, а купить не за что. Айк новому году ржи сеить будет нечим»{572}.

Столь же безнадежный тон у вощажниковских крестьян: положенный на них денежный оброк велик, оклад сена не по силам, сторонние крестьяне их девок не берут за высоким выводом (5 рублей) «и тех девок у нас, сирот твоих, за тем большим выводом умножилось не малое число…». «А мы, сироты твои, — объясняли они, — Божиим изволением от недороды всяких хлебов, что у нас ничево не родитца по другой год, оскудали вконец без остатку, пить и есть стало нам нечего, помираем ныне с голоду и больши половины волости ходим с женами и ребятишками в мире: купить не на что, а хлебным и денежным податям ныне платежи и наряды великие, а на платежах тех податей и твоего, государь, оброку продать нам стало нечего; волею Божиею и скотина всякая померла вся без остатку…».