Ей пришло в голову, что она может убить его прямо сейчас, пока он спит. Ударить его, спящего, а потом поднять шум, сорвать с себя одежду и сказать охранникам, что это сделал ворвавшийся в дом грабитель. Она разделается с этим и станет свободной. Но она понимала, что никогда не убьет Корнелия. Его смерть не даст ей свободы — она уже получила ее от Другого.

Она вышла из дома в сопровождении единственного раба, огромного африканца, принявшего христианскую веру, который освещал ей путь фонарем и был достаточно сильным, чтобы защитить ее на ночных улицах от любых воров и грабителей. Подойдя к шумному доходному дому — одному из немногих, которых не тронул Великий пожар, — они вышли, и африканец пошел впереди нее вверх по узкой каменной лестнице. В воздухе стояло зловоние, под ногами сновали крысы, на стенах чернели непристойные надписи. Дверей не было, вместо них в проемах висела какая-то рвань.

Амелия ничего не боялась. Это была уже другая женщина.

Подойдя к дверному проему, на который ей показали, она отдернула полог и заглянула внутрь. Из глубины этой конуры на нее недоуменно уставилась сгорбленная старуха. Она ела кашу из деревянной миски при свете луны — единственного здесь источника освещения.

Амелия откинула с лица вуаль и поднесла к лицу фонарь, чтобы женщина могла хорошо ее рассмотреть.

— Ты узнала меня, матушка? — спросила она, уважительно обращаясь к старухе.

Испуганная женщина смотрела на нее молча.

— Не бойся. Я пришла не для того, чтобы причинить тебе зло. — Амелия вытащила и положила перед ней на стол несколько монет. — Скажи, ты узнала меня?

Повитуха посмотрела сначала на деньги, потом на свою удивительную гостью. Она поставила на стол миску, вытерла руки о платье и сказала:

— Я тебя помню.

— Семь лет назад ты принимала у меня ребенка. Девочку.

Старуха кивнула.

— У этого ребенка был какой-нибудь изъян?

Женщина опустила голову:

— Нет…

Амелии многое стало понятно. Ненависть дочери. Слова, которые Корнелия бросила ей в лицо: «Это все твоя вина. Этот ребенок… и все остальное». Корнелии было одиннадцать лет, когда новорожденную девочку положили к ногам Корнелия. Она ворвалась тогда в спальню к матери, требуя ответить, почему ее папа отверг младенца. Теперь все прояснилось. Ребенок родился здоровым, а маленькая Корнелия, обожавшая отца, не понимала, как он мог так поступить.

Теперь Амелия знала правду: не ее ненавидит Корнелия.

Вернувшись в свой особняк на Авентине, Корнелий чувствовал полное довольство жизнью. Он только что выиграл процесс, снискав восторженные крики толпы. В его доме вновь воцарился покой, Амелия стала прежней Амелией. Увидев казнь христиан на арене цирка, она вновь стала тихой и покорной. И даже перестала открыто носить это проклятое ожерелье.

Зайдя в атриум, он удивился, куда это подевались рабы. Фило всегда встречал его, однако сейчас мажордома нигде не было видно. Он уже собирался позвать его, когда вдруг услышал тихое пение. Он подошел ближе к саду и услышал слова, произносимые на латыни: «Отче наш, несущий на небесах, да святится имя Твое. Да придет Царствие Твое. Да будет воля Твоя, хлеб наш насущный дай нам на сей день, и прости нам грехи наши, и избави нас от всякого зла».

Корнелий вошел в открытый проход и заглянул в сад. Группа из нескольких человек — в основном это были незнакомые люди, но среди них были и его собственные рабы, в том числе и Фило, — стояли, воздев руки, откинув головы и закрыв глаза, и пели. А потом он увидел, что перед ними стоит Амелия и руководит их пением.

Когда они все перекрестились и произнесли «Аминь», Амелия открыла глаза и встретилась с ним взглядом.

Они оба поняли, что это конец.

Так как Нерон конфисковал дом Рахили, все вещи и всех ее рабов, это субботнее собрание должно было проходить в доме Фиби. Но Фиби была старой, ее мучил артрит, ей нужна была помощница. Амелия была на рынке — закупала продукты для предстоящей трапезы. Несмотря на участь, постигшую Рахиль и остальных христиан, христианскую веру принимаю все больше и больше людей, особенно после того, как Нерон прекратил их преследование, так что на это собрание должно было прийти довольно много народа. Амелия выбирала не слишком дорогое вино, а сама думала о распятых в цирке.

По городу ходила нехорошая молва. Говорили, будто Нерон решил задобрить небеса после Великого пожара. Жрецы сверились с Сивиллиными книгами и стали возносить молитвы Вулкану, Церере и Прозерпине. Также попытались ублажить и Юнону. Но ни щедрость императора, ни задабривание богов не смогли заглушить зловещие слухи, что император намеренно поджег Рим. А для того чтобы подавить эти слухи, Нерону понадобились «виноватые». И ими стали евреи.

Никто не знал, почему он решил свалить все именно на них, но у Амелии были свои предположения на этот счет. Люди говорили, что, наверное, это из-за того, что христиане были богатые, а римляне всегда завидовали богатым и относились к ним подозрительно, интересуясь, как они смогли разбогатеть. Говорили, будто они занимаются черной магией и приносят в жертву детей. Странно, но после казни в цирке преследования христиан прекратились. И замысел Нерона привел к прямо противоположному результату, потому что эти мученики, в конечном счете, вызвали сострадание у тех, кто чувствовал, что в жертву приносят невинных людей, и скорее всего, для того, чтобы удовлетворить жестокость одного-единственного человека, а совсем не ради народа. В любом случае, никому не была интересна эта малоизвестная секта, даже Нерон забыл про них — у него было слишком много собственных проблем. Поэтому христиане вновь были в безопасности.

— Вы госпожа Амелия, жена Корнелия Гая Вителлия?

Амелия, подняв глаза, увидела, что над ней возвышается гвардеец, лицо которого наполовину скрывал козырек его каски. С ним было шесть здоровых стражников.

— Да, — сказала она.

— Пожалуйста, пройдемте с нами, госпожа.

Внушительное здание Римской префектуры, в котором размещалась главная римская тюрьма, располагалось неподалеку от Форума. На открытую площадь выходили внушительные ворота из белого мрамора с красивыми колоннами и скульптурными изображениями, а за ними был муравейник темных жутких коридоров и камер.

— Почему вы меня сюда ведете? — требовательно спрашивала Амелия, пока ее вели в подземелье, расположенное под главным зданием. Конвоиры, с мрачными лицами шедшие у нее по бокам, не отвечали, лишь звон и бряцание их оружия нарушало тишину.

Перед массивной деревянной дверью они остановились. Стражник с трудом ее открыл и отступил в сторону, жестом указывая, чтобы Амелия зашла внутрь.

— Вы хотите запереть меня здесь? — спросила она, не веря, что это происходит с ней. При свете факела она разглядела за дверью тесную камеру, темную и зловонную.

— Прошу, госпожа, — сказал он, снова показывая, чтобы она зашла.