— Я уверен, вы ни за что не угадаете, чем я занимаюсь.

Это был человек среднего возраста, худой, с заостренными чертами лица, в очках. Глаза у него бегали, а на кончике носа образовалась капелька влаги. Было зимнее утро, и наше купе второго класса не отапливалось.

— Я вам немножко подскажу. Я работаю на железной дороге. Вот мое удостоверение. Вы когда-нибудь такое видели?

— Вы — билетный контролер!

Улыбка обнажила редкие зубы.

— Нет-нет, мой дорогой сэр. Они носят форму.

— Значит, вы из полиции.

Его улыбка выстрелила влажным смешком.

— Я вижу, вам никогда не угадать. Ладно, я сам вам скажу. Я — инспектор бланков и канцтоваров на Северной железной дороге.

— Бланков и канцтоваров!

— Именно так. Днем и ночью, зимой и летом, я разъезжаю от станции к станции и провожу инспекцию бланков И канцтоваров.

— Как же это началось, мистер инспектор?

— К чему об этом спрашивать, сэр? Моя жизнь — сплошная неудача.

— Пожалуйста, не говорите так, мистер инспектор.

— Я мог бы сделать карьеру и получше, сэр. Вы наверняка отметили уровень моего английского. Я учился у мистера Хардинга. И знаете, я ведь бакалавр искусств! Когда я поступил на службу, то надеялся далеко пойти. Меня определили на склад. В ту пору я снимал с полок целые мешки бланков и канцтоваров и передавал их носильщику. Это происходило, разумеется, после того, как инденты получали одобрение.

— Разумеется.

— От склада до конторы: я продвигался медленно. Неуклонно. Но медленно. Кое-как я все-таки поднялся по службе. Я всю жизнь прослужил в Бланках и Канцтоварах. Обзавелся семьей. Дал своим мальчикам образование. Выдал замуж дочь. Один сын служит в армии, а другой — офицером в воздушных силах.

— Но, мистер инспектор, это же история успеха!

— Ах, сэр, не смейтесь надо мной. Моя жизнь прошла впустую.

— Расскажите мне еще о своей работе, мистер инспектор.

— A-а, секреты — вы хотите выведать мои секреты! Ладно, я сейчас расскажу. Но сначала я вам покажу, что такое индент.

— Да это целая маленькая книжечка, мистер инспектор. Здесь шестнадцать страниц.

— Иногда они оказываются в сортире у начальника станции. Один раз в год эти инденты рассылаются нашим начальникам станций. Они подготавливают заказы и представляют по три экземпляра. Кстати, сейчас вы видите самый простой тип индента. Существуют и другие.

— А когда эти заказы представлены…

— Тогда они попадают ко мне, понимаете? И я наношу свои маленькие визиты. Я схожу на станции, как обычный пассажир. И порой случается так, что меня оскорбляет тот самый начальник станции, чьи инденты я приезжаю проверять. И вот тогда-то я открываю ему, кто я такой.

— Да вы коварный человек, мистер инспектор.

— Вы так полагаете, сэр? Инспектор бланков и канцтоваров постепенно все узнает про всех начальников станций. Они проявляют себя в этих заказах. Ты начинаешь узнавать их. Вот взгляните, это может заинтересовать вас. Это вчерашняя работа.

Индент, заполненный черными чернилами, был весь в красных пометках.

— Откройте страницу двенадцатую. Видите? Он заказал сто блокнотов.

— Боже мой! А вы дали ему только два.

— У него шестеро детей, и все школьного возраста. Девяносто восемь из сотни заказанных блокнотов предназначались для этих шестерых детей. Уж инспектору бланков и канцтоваров такие вещи обязательно становятся известными! Ну, вот мы и приехали. Здесь я выхожу. Кажется, сегодня я неплохо развлекусь. Жаль, нет времени показать вам, что этот заказал.

* * *

— Вчера я встретил одного из ваших инспекторов бланков и канцтоваров.

— Кого-кого встретили?

— Одного из ваших инспекторов бланков и канцтоваров.

— Таких людей не существует.

— Ну, не во сне же он мне привиделся. При нем были инденты и все прочее.

Хорошим я словом козырнул.

— Ну, это лишь доказывает мое убеждение: можно много лет проработать на железной дороге и ничего о ней не знать. Вот лично меня замучили президентские поездки. Наш бывший президент не любил летать самолетами. А вы знаете, что означает президентская поездка для железнодорожного администратора? Нужно менять расписание. Менять направления поездов. Дюйм за дюймом обследовать рельсовые пути. Нужно еще за сутки выставить вдоль путей людей — так, чтобы один мог услышать крик другого. А потом нужно лично проехать на поезде-приманке, который пускают за четверть часа до настоящего президентского поезда. Чтобы, если что, первым взлететь на воздух.

* * *

— Но где же можно выпить кофе в этом вашем ужасном городе?

— В этих краях железнодорожная станция — центр цивилизации. И кофе там неплохой.

— Отправимся туда.

— Сэр?

— Два кофе.

— Кофе нет.

— Вот как! Хорошо, принесите чайник чая на двоих. И принесите жалобную книгу.

— Сэр?

— Жалобную книгу.

— Давайте я поговорю с начальством, сэр.

— Нет-нет. Просто принесите чайник чая и книгу.

— Мне очень жаль, сэр. Но не мы сами занимаемся здесь ресторанным обслуживанием. Оно находится в руках местного подрядчика. Мы поставляем ему кофе и чай определенного качества. А он продает это все на сторону. Мы ничего не можем с этим поделать. Наш подрядчик знаком с министром. Обычная индийская история. Но глядите-ка. Наш друг возвращается.

— Он несет жалобную книгу?

— Нет. Он несет две чашки кофе.

* * *

Индийские железные дороги! Они врезаются в память каждого путешественника, куда бы он ни ехал — на север, восток, запад или юг. И все же мало кто писал о романтике этой грандиозной организации, которая заставляет сжиматься индийские расстояния и которая с безграничной уверенностью заявляет на поблекших табличках, выставленных на каждой станции: «Опаздывающие поезда могут наверстать время». И обычно действительно наверстывают. Но существует ли романтика? Столь сложная отлаженная служба достойна более богатой страны — с блестящими большими городами, приспособленными для приключений. Но здесь лишь расстояния — или осознание этих расстояний — придают романтический ореол географическим названиям, которые сообщают желтые таблички на боках индийских вагонов. Локомотив будет пожирать расстояние, словно превращая его в шлак. И будет совершать это со скоростью, которая быстро начнет казаться бессмысленной — когда бедный, однообразный простор пигмейской страны, бездеятельно лежащей под высоким небом, будет неожиданно взрываться кипучей жизнью на железнодорожных станциях, как будто все силы приберегаются именно для таких мест и мгновений: крики чахлых и потных, но чрезмерно нетерпеливых носильщиков в красных тюрбанах и куртках, крики продавцов чая, нагруженных кувшинами и глиняными чашками (которые разбивают после использования), крики продавцов бетеля и продавцов всякого жарева и варева, пропитанного карри (листья-тарелки, нанизанные на сухие прутья, потом выбрасываются на платформу или на рельсы, где из-за них будут драться бродячие псы, огрызающиеся лишь друг на друга, — и один злосчастный, оставшийся ни с чем, пес еще долго будет выть), и вся эта сцена — впрочем, оживленная лишь на переднем плане, ибо эти станции не только общественные центры, но и приюты, а ровные, прохладные платформы служат местом ночлега для множества бедолаг, — вся эта сцена разворачивается под потолком с низко подвешенными вентиляторами, крутящимися в пустопорожнем бешенстве. Солнце будет всходить и заходить, тая в золотом свете зари или сумерек, отбрасывая удлиненные тени от крыш вагонов до самых рельсов; но еще не все расстояние будет пожрано. Сама земля стала расстоянием. Неужели металл не возгорится? Неужели не придет избавление — не покажется плодородный край, где люди вырастают без изъянов? Но есть только очередная станция, снова крики, пурпурные вагоны, покрытые горячей пылью, снова простертые на перроне тела, снова собаки, обманчивый комфорт душа при зале ожидания первого класса и обед или ужин, отравленный собственной досадой и осторожностью. И в самом деле, люди менее важны для железной дороги, чем грузы; и пассажиры первого класса приносят куда меньше доходов, чем пассажиры третьего — этот некондиционный товар, для которого никогда не хватает места, даже в отведенных для него примитивных вагонах. Поэтому вполне можно простить железнодорожного администратора, которому все это известно, за то, что он не находит в своей службе никакой романтики и никакого блеска. Индийские железные дороги служат Индии. Они работают пунктуально и непрерывно, потому что это их долг. Они показывают не просто ту «настоящую» Индию, которую, как полагают сами индийцы, можно увидеть только в вагонах третьего класса. Они показывают Индию как тщетность и безграничную боль, Индию как идею. Их романтика — вещь отвлеченная.