В какой-то особенно длинный переход, Тселика возжелала диалога с сущностью, стремившейся к ней. Гора долго наблюдала за странником и была хорошо осведомлена о его целях, чаяниях и надеждах, но хотела все-таки прояснить один немаловажный вопрос. Плоская сущность чуть колыхалась от восходящих вверх потоков легкого ветерка, предаваясь умиротворяющей медитации, и нечто начало ее кренить в другую сторону, где темнота была наиболее сгущенной.

Грим-уса не возражал такому движению и отдался на волю случая. У него в голове вдруг начали возникать слова, имевшие смутно знакомый голос.

Долго ли, скоро ли длилось словосочетание, но вскоре оно означилось таким диалогом:

– Расстилать ли подложку под новое блюдо или пойти отогреть давно не использовавшийся камин?

– Кажется, что огнево будет лучше в данном контексте, но подложка тоже не помешает, ибо тонкая гарь может испортить чистые и блестящие поверхности стола.

– В таком случае, придется выбрать сразу два варианта сервировки.

– Видимо, придется.

– Я ощущаю на себе какой-то взгляд со стороны. Наверняка эта наш досточтимый гость.

– Он падает все дальше от своего привычного мира, становясь все ближе к нашему. Старое тонкими слоями отмирает и благодаря ветру остается в верхних сферах, а новое еще не успело оформиться. Потому нашему страннику могут приходить фантастические картины. Дадим еще времени. Тоннель, придуманный в качестве ловушки, хорошо скрадывает пространство, мягко поворачивая его. Кажется, будто движешься вниз, но это совершенно не так. Оно выглядит не тем, чем кажется. Запомни.

– Да-да, запомни-ка дружок. И слова наши таким же перевертышем облекаются. Пойдем накрывать на стол, 203.

Время сделалось подобием петли, принялось мотать странника то в одну область познания, открывая богатства сундучных реалий, то в другую сторону, где запечатлен вечный ужас неиссякаемого потока заблуждений. «Если бы можно было все что я смею наблюдать во стихах рассказать, то получились бы самые абстрактные и певуче-музыкальные вещи что видел свет!», – думал Грим-уса, силясь перейти всяко вещественность.

Настырностью ли или предубеждением наполнены страницы бесплотных книг. Существа хотели совершить нечто хорошее, нечто, что в их миру запомнят надолго. Заполнят видимое материальными приветами и радостью, находящейся в блестящем металле. Стеклянные меры весов кренятся теперь в сторону признания, а ведь еще совсем недавно сущности желали только творческих полетов и созидательного экстаза. Как быстро все меняется, лопарь! Они желали встретить гостя с почтением, показать ему свое радушие и приветливость.

Сущности не станут съедать Грим-усу быстро, нет; сперва они расскажут о себе, о перекрестках своей судьбы, потом плавно переместятся на область ментальных тем, где царствует величественная снежность и лед. Как хороши могут быть мгновения долгого полета в неизвестные бездны: тебе уже все равно, что будет дальше, и ничто не мешает созерцанию проносящихся стенок космического Дома.

Замки стреляют на поражение прямо в сердце. Плотность меняется от большего к меньшему и ощущений становится много меньше, чем было ранее. Зато тонкие естества понемногу начали забирать верх. «И это хорошо», – проворачивал Грим-уса у себя в сознании. – «Если можно трепетать на манер листа, то значит, однажды можно снова сделаться цельным деревом. Когда-нибудь это произойдет, а пока я отдаюсь своему походу к Вотысе со всем возможным благоговением».

Сердце ухает в такт здешней земле; ее сумеречные недра даруют уют, то кристаллическое понимание, которого так часто не достает покореженному от долгого бдения уму. Эти земли медитативны в больше степени, чем его родные края, заключил как-то плоский листочек, ниспадающий к Тселика в глубокой тишине. Любые шумы или пестование материальной формации приходят в пору молодому сознанию, но для мудреного существа это является уже практически непозволительной роскошью.

Наконец пришло время окончания долгого пути. Грим-уса это понял по изменившимся ландшафтам, которые картинным шагом меняли направление дороги от приевшейся пустоты к выпукло-вогнутым формам, вселяющим дух новизны. Хорошо ли то было, листочек пока не мог понять, его ощущения притупил пряный аромат приправ и специй. Палитра цветов, царствовавшая здесь, чем-то напоминала цветовое и световое сложение родных пышущих зеленью мест. Темные сласти грезящего ума поменялись на светлые якоря материальной геометрии.

Из расплывчатого тумана проступали четкие формы прямоугольников, квадратов, треугольников и шаров. Эллиптический наклон с перемещающейся по его краю поблескивающей точкой напоминал собой движущуюся комету, но то была обыкновенная не то лампочка, не то весьма авангардной формы люстра. На кремового цвета прямоугольнике пестрели различные насыпи, заботливо уложенные в маленькие золотистые чаши. От светящегося холодным блеском полого цилиндра исходил густой дымок, в котором угадывались ароматы ванили, сахара и чего-то очень тонкого, почти неуловимого, похожего на запах диковинного цветка.

Сюрреализм натуры тонко выступал из спокойных и ярких тонов, которые в идеальных пропорциях перемешивались, будучи на чудаческого вида палитре.

В правом углу от ниспадающего потока листик заметил цветное панно, подсвечиваемое с другой стороны скрытым от глаз светильником. Получалось этакое витражное окно. Его изображение являло взору картину старого времени, когда в ходу были художественные приемы полузабытых эпох. Их пытались воскресать грубым нахватом, но каждый раз из подобных попыток выходили только почти нетесаные камни, посыпанные сверху наспех смолотой крошкой из отгнившего золота и темного хрусталя. И сё нисколько не услаждало взор, а только все дальше уводило от первоначальной цели, погибая где-то на стыке между сиянием разума и тьмой, которую выжигала неуемная страсть.

Двое звездообразных сущей сновали от одного прямоугольника с насыпями к другому, перекладывая пестрые кубики, на чьих гранях виднелись абстрактные изображения неясного, весьма размытого содержания. Один из сущностей совершил рукой некий щелчок и тонколистный странник понесся в лиловую дымку, сулящую еще одно приключение.

Недра фиолетовой напасти раскрылись до того, как листочек осознал, что его затягивает в новую сферу бытия. Аромат приправ сменился на ягодное облако, вмещающее в себя все леса и сады плодоносящих кустарников. Холмистая местность не приветствовала гостя радостными возгласами, отнюдь, она грозила сомкнуть свои челюсти парой мощных захватов. Гость как нельзя острее ощущал себя чужаком в здешних землях, но хоть как-то поправить поток движения, относящего его все дальше, не мог.

Безвольная плоскость подвергалась нападкам лиловых и пурпурных сполохов, ягодные запахи стали превращаться в тошнотворное мрение, кружащее восприятие на манер волчка или спирали. Верчение все ускорялось и сущность начала терять себя, растворяясь где-то во вне ощущаемого опыта. Двигательный коннект лилового миража закончился для Грим-усы потерей всех чувств, а наблюдающие со стороны сущи, которые и отправили листочек в это помрачительное шествие, сделались довольными своим выбором.