– У меня нет сдачи, – я.

– Сдачи не надо, – хозяйка Луши и Груши.

– Но это очень много, – я.

– Нормально, – хозяйка Луши и Груши.

– Я не могу, – я.

Хозяин Луши и Груши развел руками, умывая руки. Но я действительно не могу, потому что это мой принцип – не принимать к оплате суммы сверх действующих расценок. Я понимаю, что это несовременно, глупо, неправильно – потому что, если все так будут поступать, ничем хорошим это не кончится, рыночные отношения никогда не победят проклятый совок, но мне уже поздно переучиваться, только поэтому: «Я не могу». Однако в тот момент в моей душе что-то дрогнуло, хотя я не помню точно – дрогнуло или нет, но совершенно точно помню, как в моем мозгу мгновенно пронеслись волнующие душу расчеты: пятьдесят тысяч – в кассу, тридцать – Женьке с Алиской на Анталью, и двадцать – мне на книги. Я даже успел увидеть, как прохожу по переходу на Пушкинской и поднимаюсь направо, в сторону книжного магазина «Москва», который, по непонятным и необъяснимым причинам, люблю даже больше, чем Дом книги на Калининском, но:

– Я не могу.

И тут хозяйка Луши и Груши буквально сразила меня наповал. Она сказала:

– Сделайте доброе дело, возьмите.

И тут же в бой вступила «тяжелая артиллерия»:

– Если не возьмете, мы вас отсюда не выпустим, – многозначительно проговорил хозяин Луши и Груши, очевидно, он все еще надеялся со мной выпить.

Я пробормотал невнятные слова благодарности, сунул деньги в карман и торопливо ушел. Что интересно, стыда я не испытывал и угрызений совести тоже – право имею! Такой день – тысяча дней до двухтысячного года – право имею! К тому же женщина сказала прямо: «Сделайте доброе дело» – а чем я сегодня занимаюсь? А в мозгу в это время проносились все более волнующие душу расчеты: пятьдесят – в кассу, двадцать пять – Женьке с Алиской и двадцать пять – мне. На книги. «Страх и трепет» Кьеркегора, хотя не уверен, что пойму, но давно хочу ее купить и прочитать, даже не знаю почему, из-за названия, наверное.

Выйдя по узким переулочкам к Пушкинской, я спустился в переход, чтобы, как мне живо представлялось, подняться в сторону книжного магазина «Москва» – направо, но я поднялся налево, в сторону автомобильного магазина «Trinity Motors», где остановился рядом с другими зеваками и стал глазеть на стоящий прямо на тротуаре красавец «Hummer», без грусти думая, что никогда мне не удастся на нем прокатиться. На тот момент в моем кармане лежали только лишь пластмассовый жетон на метро да горсточка мелочи. А купюры не было – на удивление легко она отлепилась от моей руки и улетела к сидящему в переходе в инвалидном кресле безногому мальчику… А с этими деньгами, точнее, с теми, кто их просит, вот какая история: понятно, что давать нельзя, потому что это подачка, этим ты только развращаешь, к тому же если бы на хлеб, а то ведь пропьет или, того хуже, пойдут твои деньги на мафию, недавно в «Столичном молодежнике» читал, что все эти расплодившиеся в последнее время инвалиды, клянчащие деньги на каждом углу, – это всё мафией организовано. Аргументированная статья, между прочим. Женька моя тоже ее читала и теперь, когда меня за этим делом застает, спрашивает:

– На мафию?

Возразить мне нечего, как и раньше нечего было возразить, когда Женька в той же самой ситуации спрашивала:

– Откупаешься? – И в ответ на мое молчание, насмешливо прибавляла: – Не откупишься…

Как всегда, Женька бьет не в бровь, а в глаз, как всегда, она права – не откупишься! Все правильно, Жень, от того, что ты безногому денег дашь, ноги у него не вырастут, но если у него нет ни ног, ни денег, а у тебя и первое, и второе в наличии, то как же не поделиться? Хотя бы деньгами! Конечно, когда они есть. А когда нет, я не даю, прохожу с гордо поднятой головой. Правда, пряча глаза… Мимо того мальчика именно так один раз я уже проходил – там же, в переходе на Пушкинской, а потом прочитал про него в «Демократическом наблюдателе» статью Юлия Кульмана про то, как он потерял под трамваем ноги, про то, что он не из мафии, а сам по себе, и про то, что у него собака овчарка… Нет, конечно, если бы в моем кармане лежали две купюры, я бы одну отдал, а другую непременно себе оставил, но, с другой стороны, получилось как бы за два раза. Разумеется, в список совершенных в тот день ДД я не включил мальчика из перехода, потому что никакое это не ДД, а обычная вынужденная необходимость: он просит то, чего нет у него, но есть у меня, и я даю ему то, что могу дать. ДД же, по моему глубокому убеждению, когда ты даешь то, чего у тебя нет, и делаешь то, о чем тебя не просят (как, например, лифт, который я в тот день отремонтировал). Так что день пятое апреля я помню вплоть до мельчайших подробностей, а потребуются свидетели, всех привлеку, начиная с дурочки с собачкой, у которой в голове был бантик, сделанный из полосок ткани, оторванных от рукавов ее же пальто, – не у собачки бантик – у дурочки. (Надо будет, я и адмирала того найду!)

Валентина Ивановна сказала что-то про девочку, так и девочек всех, с какими общался я в тот приснопамятный день, я тоже вспомнил, не считая Алиски, которая сидела дома с воспалением среднего уха, а подружки в тот день к ней не приходили. Так вот, девочек было числом три, и все они были у меня на приеме, причем первую я никогда не забуду: приходит девочка, девица почти, лет шестнадцати, выше меня на две головы, села и сидит. Я говорю: «А где же ваш друг?» – имея в виду ее питомца, а она неожиданно вспыхивает, как маков цвет, и вопросом на вопрос отвечает: «Какой друг?» Я растерялся и говорю: «Кого мы будем лечить?» «Меня, – говорит, – меня вчера собака укусила». Нет, ты мне скажи, откуда эта девочка взялась, в какой школе училась или учится, если думает, что от укусов собак лечат в ветлечебнице? Даже рассердился сперва, а потом вспомнил, какой сегодня день, осмотрел укус – чуть выше колена, пустяк, даже кожа не прокушена, но для вида – зеленкой помазал. «Всё», – говорю. Сидит! Молчит. Что-то здесь не то, думаю, и тоже сижу, молчу. «А вы мне справку выпишете?» – «Какую справку?» – «Что я не бешеная… А то Гарик со мной на дискотеку отказывается идти, боится заразиться». Меня это рассмешило, конечно, но и возмутило. Гарик этот возмутил, но виду я не подал, справку выписал, хотя и не имел на это права, и она ушла, счастливая, так вот этой девочки фамилию я запомнил, причем на всю жизнь: Рыжикова! (Разве старый опытный грибник такую фамилию забудет?) Фамилии двух остальных девочек я, правда, не помню, помню лишь, что у одной был хомяк кусачий (запоры – перекорм), а у другой – волнистый попугайчик болтливый (облысение – авитаминоз), но найти этих девочек тоже не составит труда – по записи в журнале приема. (Так что к сегодняшнему опознанию я прекрасно подготовился.)

Моя ночная мозговая атака закончилась тем, чем всегда заканчиваются атаки победителей – крепким здоровым сном. Я заснул. Сидя. У двери общей. И проснулся я совершенно другим человеком, как бы точнее выразиться, обновленным, что ли, хотя и это неточно. Потеряв ощущение времени, я автоматически взглянул на часы, чего на протяжении этих трех дней и трех ночей по определенной причине не делал. На часах было четыре, но меня это нисколько не испугало, я же говорю – проснулся другим. (И никогда больше не испугает!) Спустя некоторое время я вновь посмотрел на часы и, увидев на циферблате все те же четыре часа, понял – сломались или кончились батарейки. И это тоже нисколько меня не расстроило! Мои новые знания и мой удивительный сон давали мне силу и какую-то необыкновенную легкость бытия, которую я ощущаю и по сей час, когда меня везут на опознание. И еще я понял: со всеми моими бзиками, фобиями и пунктиками надо кончать. Никаких больше вам красных квадратиков! – Что? – Всё! Проехали! Я знаю (я просто в этом уверен), с чего все это у меня началось: с булки с изюмом в детстве, с банальной булки с изюмом, которая мне почему-то не понравилась, а я под это сразу теоретическую базу подвел. Как говорил, кажется, Воланд, подобное лечат подобным, и сегодня же, еще не заходя домой, я куплю в булочной булку с изюмом и прямо на улице ее съем! И еще – оформлю заграничный паспорт и поеду за границу. В Анталью, да, в Анталью! А встречу там того рыжего иностранца, подмигну ему, как старому приятелю, и скажу: «Адвертайзинг!» (А что я могу еще сказать?) Но это потом, позже, а сегодня поеду к тебе, друг, и ты меня научишь, как надо отвечать, когда по телефону прачечную спрашивают, – на данный момент это единственное белое пятно во всем багаже знаний, законно нажитом мной за эти три дня и три ночи.