Но не прошел он и пятидесяти метров, как передумал и вновь набрал номер Андреа, задавая себе вопрос, почему он всегда звонит ей, а не Десе. Впрочем, он не долго раздумывал над этим. Инспектор Арнойа должна принять сие как данность, и он не желал выяснять, почему так поступает. Он делает так, и все. Точка.

— В каком доме живет Каррейра? — спросил комиссар Салорио.

Арнойа назвала ему номер дома и квартиры на улице Нова, и комиссар сказал, чтобы они ждали его прихода там.

— Вы сразу же сможете уйти и оставить меня с ним наедине, — уточнил он.

Он твердо вознамерился не прекращать расследования, но проводить его отныне в строжайшей тайне, чтобы представитель правительства мог спокойно вздохнуть и с чистой совестью отчитаться перед вышестоящими инстанциями о том, что их распоряжения исполняются немедленно и эффективно. Неукоснительно.

Хотя вполне возможно, что ни министерство, ни важные шишки в высших инстанциях не имели к их беседе никакого отношения. Иначе к чему нелепое предостережение о необходимости утаивать его присутствие на обеде и категорическое нежелание оплачивать счет? Скорее всего, ему позвонил архиепископ, и во время непринужденного разговора было высказано дружеское пожелание во имя некой непререкаемой истины не ворошить дела Церкви. Но это лишь еще больше подогрело стремление комиссара довести дело до конца и обострило его чувство профессиональной этики. Он был убежден, что сможет успокоить прессу, религиозное сознание граждан и свою собственную профессиональную совесть, лишь изобличив преступника.

Андрес позвонил в дверь квартиры медика, услышал его голос, сообщавший, что сейчас откроет, вошел и, не заметив в Десе и Арнойе намерения оставить их наедине, велел им уходить.

— Делайте так, как я уже сказал по телефону, — настаивал он, сам толком не понимая зачем.

Ему было важно, чтобы они находились неподалеку, но не слишком близко. Он хотел, чтобы они помогали ему в его действиях, но не знали о его намерениях. Впрочем, сейчас он вынужден был признаться самому себе, что чувствует себя неловким и бестолковым, что интуиция его молчит, а мысль работает слишком вяло. Похоже, он не совсем понимает, что следует делать. Да, должно признать, что он действительно не знает, как ему поступать.

Приняв сию не слишком приятную для него истину как данность, он прошел вглубь квартиры и обратился к ее хозяину:

— Угостишь меня кофе?

— Ну разумеется, проходи. Я и так удивляюсь, что ты не пришел раньше.

Андрес прошел в гостиную и уселся в одно из кресел, расположенных перед телевизором у камина, в котором потрескивали сучья, судя по запаху каштановые.

Когда хозяин подал кофе, комиссар сказал, поднося к губам бокал с «Лафройем»:

— Дружище, да у тебя тот же сорт виски, что пью я, это замечательно. Ну, что ты рассказал моим?

Профессор медицинской антропологии не знал, что ответить. Вопрос его удивил настолько, что Андресу пришлось ему кое-что разъяснить.

— Не то чтобы я не доверял своим подчиненным. Просто мне нужно знать всё до того, как мне расскажут они. Всё.

— Всё?

— Всё.

— А что есть всё? — слегка надменно спросил доктор.

— Всё — это всё, что может иметь отношение к делу. Начиная с того, что ты сделал, когда приехал из Бразилии, до того, что ты оттуда привез, и всё, абсолютно всё, что тебе известно о диссертации твоей аспирантки, ее связях, сделанных ею открытиях и о той роли, которую играют во всей этой запутанной истории твои друзья священники. Понятно?

— Понятно.

— Ну так слушаю тебя.

Томе Каррейра взял чашечку кофе подергивающимися пальцами правой руки. Поднес ее к губам, потом взял блюдечко, подставляя под чашку, как во время обряда евхаристии держат дискос. Затем поставил чашку с блюдцем на стол, взял хрустальный стаканчик с виски и поднес его к носу.

— Даже не знаю, что мне нравится больше: пить или нюхать его. Оно пахнет как пылающие в камине душистые поленья или как дым от медленно тлеющей трубки. Не знаю, известно ли тебе, что это единственный сорт виски, который благодаря его медицинским свойствам было разрешено поставлять в Соединенные Штаты во времена сухого закона. Я рад, что оно тебе нравится.

Комиссару было понятно, что Каррейре хочется перевести дыхание, прежде чем начать свой рассказ, а также взвесить, что именно следует добавить к уже сказанному помощникам Салорио. Абсолютное внешнее спокойствие комиссара, отсутствие у него каких-либо признаков тревоги побудили профессора начать с того, о чем он еще не рассказывал.

— Начнем с эпизода в аэропорту.

— Да, начинай оттуда, — ответил Салорио, словно был в курсе всего.

— Мне нечего особенно добавить. Собаки почуяли растения и семена, которые я вез в чемодане, и поднялся шум. Но когда я сказал таможенникам, что это кураре, который мне нужен для проведения опытов в лаборатории, меня без всяких проволочек отпустили.

Андресу пришлось напустить на себя невозмутимый вид, чтобы не выдать своего полного неведения относительно эпизода, о котором он только что узнал. Яд кураре, как известно, может убить, не оставив никаких следов. Судя по всему, Томе не сомневался, что комиссар давно установил связь между привезенным растением и убийством Софии.

— Моим сыщикам ты об этом не рассказал, не так ли?

— Нет, конечно. Мне это не показалось существенным, и к тому же я не хотел давать ложный след.

— Какой след ты имеешь в виду?

— Дело в том, что у меня пропало немного кураре. Или у меня его украли… — ответил профессор, начиная слегка нервничать.

— И это превращает тебя в главного подозреваемого, не правда ли? Где ты хранишь остальное?

— Там, куда я его положил сразу по приезде, в самом надежном месте лаборатории.

— Немедленно дай мне список людей, имеющих доступ к этому самому надежному месту. А также всех тех, кто осведомлен о том, как протекало исследование Софии и какие реальные результаты были получены, — сказал Андрес Салорио, стараясь придать голосу успокаивающие интонации.

Томе Каррейра стал мертвенно-бледным. Он начинал понимать, что комиссар знает гораздо больше, чем это могло показаться на первый взгляд.

— Почему ты ведешь себя со мной так лояльно? Почему ты до сих пор меня не задержал? — спросил он комиссара.

— Потому что ты не похож на убийцу, хотя я могу предположить, что в принципе ты можешь убить под воздействием религиозных убеждений.

— Как раз эти-то убеждения и помешали бы мне совершить убийство, — сказал в ответ Каррейра, все заметнее нервничая, но при этом не утрачивая способности ловко находить аргументы в свою защиту.

— Ну, скажем, твоим единоверцам, если вспомнить историю, религиозная мораль не слишком-то мешала…

— Им, может быть, и нет, а мне да.