– Ничего не понимаю, Милли, – вырвалось у него. – Я просто ничего не понимаю. Почему шеф ведет себя так, как никогда прежде? Почему он – подумать только! – вступается за Харви Уоррендера? Шеф же сам не верит в то, что творит, и сегодня все это видели. В чем же причина? Почему он так поступает? Почему? Почему?

– О Брайан, – взмолилась Милли, – забудем про все это хотя бы на минуту!

– Черта с два мы забудем! – отрывисто произнесенные слова выдавали бушевавший в нем гнев. – Мы, доложу я вам, просто тупоголовые идиоты. Ну чего нам там упираться и не пустить этого ублюдка с судна на берег? А ведь все это дело станет нарастать снежным комом и будет стоить нам поражения на выборах!

Ну и что, чуть было не произнесла Милли. Нет, так даже думать нельзя, она понимала это, да и сама Милли совсем недавно была встревожена не меньше Ричардсона. Но вдруг ей сразу опротивели все эти политические заботы: тактические ходы, маневрирование, мелкие счеты с противниками, самозваная уверенность в собственной правоте. И к чему это все сводилось в конечном итоге? То, что сегодня представляется кризисом, через неделю, через год станет недостойной внимания мелочью.

Через десять лет или через сто лет все эти жалкие цели и все эти люди, которые их так добивались, безвозвратно канут в безвестность. Люди, личности, а не политика – вот что имеет наивысшее значение и ценность. И не просто какие-то абстрактные люди, а вот они двое, они сами, Милли и Брайан…

– Брайан, – позвала Милли тихим ровным голосом, – иди скорее ко мне. Обними меня, Брайан, скорее. Шаги замерли. Наступила тишина.

– Только молчи, – прошептала Милли. Она закрыла глаза. Ей казалось, что это говорит не она, а чей-то чужой голос, вселившийся в ее тело. Так, верно, и случилось, потому что сама она никогда бы не смогла произнести слов, вырвавшихся у нее минуту назад. “Надо возразить этому чужому голосу, – мелькнула у нее мысль, – опровергнуть все, что он произнес, стать снова самой собой…”. Но побороть охватившей ее сладостной, истомы Милли не смогла.

Она услышала звяканье поставленного стакана, шорох задергиваемых штор, тихие шаги, и Брайан оказался рядом с ней. Руки их переплелись в жарком объятии, жадно соприкоснулись губы, тела прильнули друг к другу.

– О Боже, Милли! – выдохнул он. Голос его дрожал. – Милли, я хочу тебя… Я люблю тебя, Милли.

В тишине квартиры едва слышно замурлыкал телефон. Брайан Ричардсон приподнялся на локте.

– Чертовски рад, что он не зазвонил десять минут назад, – пробормотал он.

Он ощущал потребность говорить – просто ради того, чтобы произносить какие-то слова, словно они могли защитить его в его собственной неуверенности.

– Давай не будем отвечать, – сказала Милли. Истомной вялости как не бывало. Ее охватило возбуждение и ожидание. Сегодня все было по-другому, чем в прошлый раз, совсем по-другому, не так, как ей вспоминалось…

Брайан Ричардсон поцеловал ее в лоб. Как же непохожа та Милли, которую знали за этими стенами, на ту Милли, какую он познал здесь, мелькнула у него мысль. Сейчас она выглядела сонной, волосы растрепаны, столько в ней теплоты…

– Нет, лучше я все же подойду, – решила Милли. Босиком она прошлепала к телефону. Звонили из офиса премьер-министра, одна из младших стенографисток.

– Я подумала, что мне следует позвонить вам, мисс Фридмэн. Пришло множество телеграмм. Начали поступать сегодня утром, и сейчас их уже семьдесят две. Все адресованы мистеру Хаудену. Милли взъерошила волосы.

– Что там в телефаммах? – спросила она.

– Все по поводу этого человека на судне, ну, того самого, кому иммиграционная служба не дает разрешения на въезд. В сегодняшних утренних выпусках газет о нем еще кое-что напечатано. Вы разве не видели?

– Видела, конечно, – ответила Милли. – Так что в телеграммах-то говорится?

– В разных выражениях, но в основном одно и то же, мисс Фридмэн. Что его нужно впустить и дать ему шанс. Мне подумалось, вам следует знать об этом.

– Правильно сделали, что позвонили, – одобрила ее Милли. – Начните регистрировать, откуда пришли телеграммы, и сжато резюмируйте их содержание. Я скоро буду.

Милли положила трубку. Ей придется информировать Эллиота Прауза, помощника премьер-министра, он к этому времени уже должен быть в Вашингтоне. И пусть он сам решает, докладывать премьер-министру или нет. Вероятнее всего, доложит: Джеймс Хауден очень серьезно относился к письмам и телеграммам, требуя ежедневного и помесячного составления их списков с кратким изложением содержания и указанием источников. Списки эти затем тщательно изучались им самим и организатором партии.

– Что там? – спросил Брайан Ричардсон, и Милли передала ему свой разговор со стенографисткой.

Мысли его моментально переключились на деловые заботы. Он сразу же встревожился, чего, впрочем, Милли и ожидала.

– Это все кем-то подстроено, иначе не было бы столько телеграмм сразу. Как бы то ни было, мне это очень не нравится, – угрюмо заявил он. – Хотел бы я знать, что тут можно предпринять.

– Очень может быть, что ничего нельзя предпринять, – ответила Милли.

Ричардсон резко вскинул голову. Осторожно сжал ее плечи руками и, глядя прямо в глаза, спросил:

– Милли, дорогая, тут что-то творится мне неведомое, но ты, по-моему, знаешь что.

Она молча затрясла головой, отводя глаза.

– Слушай, Милли, – настаивал он, – мы же с тобой по одну сторону. Если от меня ждут каких-то действий, я должен быть в курсе.

Их взгляды встретились.

– Ты ведь мне можешь довериться, разве нет? – тихо произнес он. – Особенно сейчас.

Милли ощущала, как ее чувства борются в ней с лояльностью. Ей нужно оградить Джеймса Хаудена, защитить его…

Но ведь ее отношения с Брайаном вдруг так переменились. Он же сказал, что любит ее. Какие уж могут быть теперь секреты между ними! Да и для нее самой открыться ему будет облегчением…

Ричардсон крепче сжал ее плечи.

– Милли, я должен знать.

– Ладно. – Выскользнув из его рук, она достала из сумочки ключи и отомкнула нижний ящик маленького бюро, стоявшего у двери спальни. Милли вскрыла запечатанный конверт, в котором находилась фотокопия, и протянула ее Брайану Ричардсону. И когда он начал читать, она поняла, что душевный настрой последних нескольких минут бесследно растаял, как утренняя дымка под порывами ветра.

Вновь все, как обычно. Дело. Политика. Брайан Ричардсон, прочитав фотокопию, тихо присвистнул. Он смотрел на Милли с изумлением, словно отказываясь верить своим глазам.

– Боже! – выдохнул он. – Иисус Христос, Боже наш!

Верховный суд провинции Британская Колумбия закрывал массивные дубовые двери своей ванкуверской регистратуры каждый день ровно в четыре часа.