— Она не смеет отказываться! Заставьте её говорить! Пусть скажет то, что должна сказать!

Наконец Люцида вроде бы уступила, точнее, почувствовала себя одержимой существом, которому было что сказать. Лицо её неожиданно приняло торжественное выражение, девушка поднялась и проникновенным тоном трижды позвала:

— Люцида!

Все обратились в слух. Взор девушки, устремлённый в одну точку, потух, и она произнесла:

— Люцида! Я приказываю тебе: разорви кровосмесительную связь с собственным отцом!

Рука Эспинаса рухнула. Воцарилась мёртвая тишина.

Я живо накинул свой гарнаш и нахлобучил шаперон; лучше бы покойник оказался застенчивым и постеснялся отдавать столь недвусмысленные приказы! Мне показалось, что голова шателена де Букона резко вытянулась, а жёлтая женщина пожелтела ещё больше. Я потянул Исаака Андреа за рукав. Выскочив на улицу, мы быстро зашагали прочь. Нарушая ночное безмолвие, в церкви миноритов зазвонил колокол.

— Крайне неосторожно предоставлять слово живым, — кротко произнёс Исаак Андреа. — Но ещё опаснее заставлять говорить усопших.

Сразу за часовней Сент-Авантен открывается вид на долину Ларбуст; каждый полдень тень от пика Агюд стремительно наползает на долину и, выдохнувшись, останавливается, упёршись острым концом в замок Брамвак. Точнее, в его руины. Ветер, дующий со стороны Уэйля, смел с крыш черепицу, башня накренилась, и запустение, воцарившееся в полуразрушенных стенах, окончательно изгладило воспоминание о некогда неприступной крепости, служившей жилищем гордому роду Брамвак.

К замку Брамвак вела длинная буковая аллея. Во времена моего детства тамошние буки поразила загадочная болезнь, искривившая их стволы и ветви, породившая уродливые наросты на коре и окрасившая листья в бурый цвет застарелых пятен крови.

Шагая по аллее, я убеждался, что с тех пор деревья нисколько не изменились: они по-прежнему пребывали во власти неведомого недуга, завязавшего узлами их ветви, искорёжившего стволы и превратившего некогда прекрасные творения природы в уродливые воплощения ужаса.

Смеркалось. В соседнем лесу заухали ночные птицы. Гигантские тени, отбрасываемые окружавшими долину горами, легли на землю и застыли, постепенно сливаясь с наползавшим со всех сторон ночным сумраком. Издалека доносились голоса пастухов, созывавших заплутавших в горах овец. От царившего вокруг уныния и запустения сердце моё горестно сжалось, и я спросил у Торнебю, не помнит ли он, зачем мы сюда пришли. Но он ответил, что не помнит. Видимо, ноги сами принесли меня в край, где прошло моё детство. Возможно, именно здесь мне суждено отыскать знаки, которые подскажут, куда мне идти и где искать Грааль. Возможно даже, что судьба уже расставила эти знаки у меня на пути, только я ещё не сумел их распознать.

Мы приблизились к крыльцу. Окинув взором истоптанную траву, Торнебю заметил, что во дворе, наверное, пасли табун лошадей. Поднявшись по осыпавшимся ступеням, мы перешагнули порог и вошли в замок. Двери давно были сорваны, притолока рухнула, и теперь в зияющий проём, не нагибаясь, вошёл бы даже великан.

Спотыкаясь о припорошённые пылью обломки мебели, мы бродили по пустынным комнатам. К великому нашему изумлению, кое-где на пыльном полу отчётливо виднелись отпечатки ног: похоже, эту заброшенную обитель совсем недавно посетили люди. Поэтому я то и дело останавливался и прислушивался: мне казалось, что непрошеные гости всё ещё бродят где-то рядом.

Но нет! Мы были одни, и только наши тени, беззвучно скользившие вслед за нами, иногда вырывались вперёд, вытягивались, словно желая ускользнуть в невидимую щель, а потом вновь занимали свои места позади нас.

Я ждал, что на меня наконец снизойдёт озарение. Но озарение не снисходило, и я подумал, что зря притащился на ночь глядя в заброшенное жилище своих предков.

Уныние охватило меня, и я грустно сказал Торнебю:

— В прежние времена стаи волков по ночам спускались с гор и рыскали вокруг замка, наводя ужас на его обитателей; иногда они даже пробирались в замковый парк. Теперь, когда в Брамваке давно уже никто не живёт, волки могут наведываться в сад чаще. Поэтому, о Торнебю, пойдём-ка в деревню Сент-Авантен и попросим тамошних добрых людей, тех, кто ещё помнит моего отца, владельца Брамвака, оказать нам гостеприимство на сегодняшнюю ночь.

Оглядев напоследок залу, некогда именовавшуюся парадной, я увидел на камине крупную свежесрезанную розу.

Я взял цветок, и мы повернули обратно; очутившись на крыльце, мы осторожно спустились по осыпавшимся ступеням и молча пошли по буковой аллее.

На обочине дороги, что вела в деревню Сент-Авантен, стояла тёмная покосившаяся хижина. Приблизившись к ветхой постройке, мы разглядели открытую дверь и восседавшего прямо на земле её хозяина, необъятных размеров толстяка с растрёпанной шевелюрой. Судя по всему, это был местный житель. Из-за густых волос, начинавших расти непосредственно над бровями, и давно небритой щетины рассмотреть лицо его не представлялось никакой возможности. При нашем появлении толстяк даже не пошевелился.

И всё же я остановился и, громко поприветствовав хозяина хижины, спросил, не видел ли он сегодня кого-нибудь, кто бы направлялся в замок Брамвак. Я знал, что местные жители обходили эти места стороной, и если бы кто-нибудь решился посетить развалины Брамвака, поступок его не остался бы незамеченным, ибо в таких деревушках, как Сент-Авантен, каждый человек всегда на виду. К тому же дорога из деревни в Брамвак была одна, и вряд ли хозяин хижины был столь нелюбопытен, что не удостоил вниманием незнакомца, державшего путь к заброшенному замку. Любое отклонение от привычного течения жизни, а тем более появление новых людей всегда служило пищей для пересудов местных кумушек.

Выслушав меня, толстяк, чья физиономия с заросшим волосами лбом более напоминала морду зверя, нежели человеческое лицо, засопел, заворочался, а потом принялся объяснять. Каждое слово давалось ему с немалым трудом. Да, сегодня он видел юную девицу в белом, девица ехала верхом. Она держала путь в замок, а потом вернулась обратно. А ещё он видел четырёх всадников в чёрном. Они доехали до замка. Но оттуда они не вернулись. Может, конечно, они и вернулись, только ехали они обратно по другой дороге. Да по узкой тропе, что ведёт в высокие горы Валь-д’Астос, туда, где много холодных горных озёр. Тропа эта очень опасна, она поднимается на крутые склоны и блуждает в извилистых ущельях Крабьюля, где очень легко заблудиться. А ещё всем известно, что на скалах Крабьюля селятся горные орлы, нападающие на людей. С громким клёкотом орёл камнем падает на вас с самого неба, дерёт когтями, бьёт крыльями, и вы, обезумев от боли, соскальзываете с тропы, падаете в пропасть и разбиваетесь об острые камни.

Юная дева в белом! Четыре чёрных всадника! Значит, неведомая сила влекла в развалины Брамвака не одного меня!

Впереди показались огоньки Сент-Авантена. Я повернулся к Торнебю:

— Наверное, мы зря совершили эту вылазку. Я ничего не нашёл в замке.