— А никто и не говорит об этой смехотворной сумме! Консул найдёт деньги! Епископ Комменжа найдёт деньги!

И он призвал в Пушарраме большую артель строителей из Каркассонна. Эти люди умели только строить и разрушать — чтобы строить заново; цель у них была одна — возводить монументальные сооружения.

Работы приняли невиданный размах, и в души жителей закралась тревога. Церковь-крепость! Главное, никто не знал, кто заплатит строителям. Быть может, епископ Комменжа откроет свою сокровищницу? Внесёт деньги консул, собирающий налоги? Раскошелится сеньор, затеявший перестройку? А может, платить станет сам король Франции? Следовало, конечно, задать такой вопрос членам парламента Тулузы, но все прекрасно знали, что рискующий обращаться в парламент увязнет в бумагах и будет навсегда потерян как для земли, так и для неба.

Строители вели себя по-хозяйски и постоянно ссорились с местными жителями: то и дело вступали в стычки с крестьянами, и каждый бедняк, идя за плугом, с тоской думал, глядя издалека на огромные строительные леса, окружавшие будущую церковь-крепость, что за эту работу платят его деньгами.

Всё держалось на вере в мудрость Пушарраме. Она-то и помогала теплиться хоть какой-то надежде. Но однажды молчун Кассюэжюль, слывший человеком здравомыслящим, стоя посреди площади, заявил:

— О-о! Это Пушарраме-отец был мудр! Сыну же своему он не оставил мудрости даже размером с малую осеннюю сливу, мякоть которой высушило солнце, а косточку сгрызла гусеница.

Видимо, Кассюэжюль давно это знал, ведь именно он привёз шевалье из Тулузы. С того дня церковь-крепость в глазах жителей деревни приобрела ещё более грозный облик, тень её выросла до поистине гигантских размеров и накрыла собой весь край, тогда каждый ощутил на своих плечах тяжесть её колокольни.

Но когда душой шевалье де Пушарраме-сына завладела гордыня, стало совсем худо. Глядя на множество рабочих, облепивших старую церковь, словно пчёлы улей, и, прекрасно понимая, какое потрясение вызвало в округе строительство, он пришёл в возбуждение, близкое к безумию. И проявилось оно весьма странно.

В церкви на хорах стояли старинные скульптуры, примитивные изображения Иисуса Христа, апостолов и прочих персонажей мистерии страстей. Со временем у некоторых статуй отвалились руки и ноги, а голова Христа, некогда отсечённая сарацинами, незакреплённая стояла на плечах статуи.

Шевалье де Пушарраме решил поменять все скульптуры. Для этого он пригласил самого Тома Капеллана, великого художника Тома Капеллана из Тулузы. Тот немедленно принялся за работу и, следуя вдохновению свыше, начал с головы Христа: он чудесным образом выточил её из камня, сумев отразить в ней всю задуманную им красоту.

Но когда шевалье де Пушарраме увидел на хорах эту голову, он пришёл в неописуемую ярость. Схватив голову обеими руками, он швырнул её вниз на плиты пола. Ибо он хотел, чтобы голова Христа имела сходство с его собственной головой! В этой церкви он хотел подменить собой Бога!

— Разве я не объяснил, чего хочу? — набросился он на Тома Капеллана.

В самом деле, он объяснил скульптору всё, однако желание получить изображение Христа, похожего на толстого лысого сеньора с опухшим красным лицом, было настолько безосновательно, что Тома Капеллан не придал значения адресованной ему просьбе и сделал голову такой, какой видел её своим внутренним взором.

Голова разбилась на множество кусочков; Тома Капеллан хотел собрать их, соединить и водрузить на плечи Иисуса Христа, полагая, что приступ безумия у сеньора скоро пройдёт. Шевалье помешал ему: он приказал приниматься за работу — лепить голову с него, шевалье де Пушарраме. А когда Тома Капеллан отказался, шевалье вытащил шпагу и, грозно размахивая ею, велел незамедлительно приступать к работе: в противном случае пусть молится перед смертью. Не желая подвергать себя опасности, Тома Капеллан вылепил новую копию и не стал собирать с пола осколки прекрасной головы Христа, а когда настала ночь, сбежал обратно в Тулузу, и больше в Пушарраме его никто никогда не видел.

Невозможно предугадать, что произошло бы, если бы в голове шевалье де Пушарраме и в крае не воцарился долгожданный порядок. Надо сказать, порядок вернулся в облике неожиданном и загадочном, и мне следовало извлечь из этой истории пользу. Вот что сам шевалье рассказал мне о том странном происшествии.

В тот вечер было очень холодно, и я сидел возле камина напротив шевалье.

— Душа у меня простая, я не люблю загадок, — говорил он. — Правильно сделали, что пришли ко мне. Быть может, сумеете дать мне надлежащие разъяснения. Вы слывёте человеком учёным, и уж не знаю почему, но форма вашего посоха внушает мне доверие. А впрочем, кому в наши дни можно доверять? Люди живут в страхе и всего боятся. Слуги же ленивы и не хотят выполнять никакую работу.

С этими словами шевалье де Пушарраме взял томик in quarto в кожаном переплёте с вытесненными на корешке химерами и бросил его в камин, где тот едва не задушил теплившийся огонь.

— Сударь, — окликнул я его, — если Буртумье отправился на охоту или же собирает в саду зимние сливы, я могу сходить в лес за хворостом, только, ради всего святого, не уничтожайте бесценные книги.

— Я бы с удовольствием отдал их все дьяволу! Мой отец потратил уйму времени, советуясь с ними и делая выписки, и — кто знает? — быть может, даже читая их, в то время как владения наши приходили в запустение, а поля зарастали сорняками. Вот почему здесь и поставили церковь. Но вы послушайте, что произошло. Случилось это совсем недавно. Однажды утром Буртумье сказал мне: «Сегодня вечером к ужину прибудут четверо». Я подумал, что речь идёт о каких-нибудь приятелях из Тулузы, пожелавших устроить мне сюрприз. И чтобы не нарушить их замысел, не стал ни о чём расспрашивать.

«Буртумье, — сказал я слуге, — потрудись приготовить жаркое из фазанов и достань несколько бутылок старого вина из Сен-Жирона, которое так любит наш кюре».

Но Буртумье не бросился исполнять мои распоряжения, а, переминаясь с ноги на ногу, произнёс: «Эти гости пьют только воду».

Я решил, что в этом заключается часть розыгрыша, приготовленного приятелями из Тулузы.

Когда настал вечер, гораздо более мрачный, чем обычно в это время года, я услышал конский топот и увидел в окне высокую фигуру незнакомого мне человека.

«Это один из наших гостей?» — спросил я у Буртумье.

«Похоже, именно так».

Передо мной предстал худой человек в чёрном плаще с капюшоном. Вид у прибывшего был внушительный — такой бывает у нотариусов или судей в парламенте, словом, у того сорта людей, которых я стараюсь избегать; этот тип, без сомнения, предпочитал воду вину. И так, друг за другом, явились все четверо, четверо гостей, которых я не приглашал, все одетые в чёрное и величественные, словно кипарисы на могилах; вместе они прошли в большой зал и в молчании выстроились.

«О Буртумье! — воскликнул я. — Скажи, какого черта явились сюда эти четверо, зачем эти клирики, взявшиеся неизвестно откуда, ввалились ко мне среди ночи?»