Следовательно, арабский купец Ибн-аль-Рашид является тайным соглядатаем великого монгольского бандита. Тут все ясно. Но это только во-первых. А вот во-вторых – что с ним делать – предстояло еще обдумать.

Вариантов было несколько. Можно было вернуть, изобразив из себя дурачка, тем более что обычный русский князь и впрямь ни черта бы не понял. А потом подсовывать ему потихоньку именно те сведения, которые нужно. Словом, сыграть дяденьку втемную. Но беда в том, что это купец, то есть вольный человек. Он из-за своей работы то тут, то там пребывает. Все равно увидит многое из того, что ему видеть нельзя. К тому же тогда так и останутся неизвестными и задачи лазутчика, и то, что он уже увидел. И главное – неясно, что ему известно о новом оружии.

Вариант номер два – самый простой. Припереть к стенке, расколоть на всю катушку, после чего размазать по той же самой стенке. Жаль только, что он в большом авторитете у своей братии. Искать будут и дознаться могут. Тогда-то уж точно прости-прощай большая торговля на Рязани. Купцам ничего не докажешь – самодур-князь угрохал именитого купца, и все тут. А даже если и не дознаются. Все равно слух пойдет – порядка в Рязани нет, коли такие именитые люди пропадают в самой Рязани. Где-то в другом месте его повязать, так он в одиночку не ходит со своим товаром – только вместе с другими.

– Стало быть, оставался третий вариант – перевербовать. Был он самый рискованный и при нем можно запросто самому оказаться в дураках, но зато и выигрыш сулил крупный в случае успеха. Двойной агент – это намного лучше, чем тот, кого работают втемную, – об этом Костя знал по скупым рассказам своего двоюродного братца, который служил в КГБ. Когда пришедшие к власти демократы «ушли» его на пенсию, он, от скуки конечно, иной раз в застольных беседах позволял себе упомянуть о некоторых методах работы конторы.

Но ведь хитрюган Ибн-аль-Рашид мог наобещать с три короба, а потом, отъехав подальше с Руси, гордо рассказывать Чингизу, как он ловко надул русского князька. Да и прижать будет нечем. У него здесь ни семьи, ни дома, да вообще ничего. А нужен крючок, причем надежный и очень прочный, чтоб не соскочил. Впрочем… Константин почесал в затылке, вновь хлопнул в ладоши и велел Епифану позвать сюда златокузнеца Румяна. Из всех прочих тот выгодно отличался тем, что был достаточно угрюм, можно сказать, нелюдим, да к тому же имел лишь единственного сына – всех близких он потерял лет десять назад, во время большой замятии между Всеволодом Большое Гнездо и рязанскими князьями.

Что от него требуется, Румян понял сразу, да и не было в княжеском заказе на сей раз ничего мудреного. Подумаешь, пять точно таких же птичек сделать. Эка ерунда. Ему даже немного обидно стало – нешто он из чести у князя вышел, коли ему такую плевую работенку подсовывают.

– Тут и юнота[149]мой справится. Оно ведь…

– Не токмо юноте, но и сыну родному ни полслова, – сразу перебил его Константин. – И чтоб никто даже видеть не мог, что ты там делаешь и над чем работаешь. Потому именно тебе и доверил, что знаю: коли ты роту дашь, что о птичке этой ни одна жива душа не узнает – стало быть, не узнает. Да что там роту – я твоему простому слову больше, чем иной роте, поверю.

– Вона как, – подивился Румян. – Ето совсем другое дело. А за веру твою благодарствую и будь внадеже – никому ни полслова не вымолвлю, да и не с кем мне лясы точить. А ежели дозволишь, то я ее краше смастерю, чтоб…

И вновь князь яростно замотал головой, обрывая старого ювелира на полуслове:

– Именно такую. Чтоб ни один глаз не отличил. Даже если где какая царапинка прочерчена, так чтоб и на остальных пяти тоже такая же была.

– Пять ден терпит? – осведомился Румян деловито, пояснив: – Без подручного отвык. Опять же цвет подобрать надобно, чтоб ни темнее, ни белее не была.

– Терпит, – кивнул Константин.

– Сделаем, – заверил мастер.

Ювелир сдержал слово. Уже наутро пятого дня у князя на столе лежало шесть совершенно идентичных кречетов. Битых полчаса Константин пытался понять, какая именно из них подлинная, а какие сработаны Румяном.

– И впрямь не отличить, – восхищенно заметил он.

– Чай, не лаптем щи хлебаем, – ухмыльнулся тот польщенно и подтолкнул к Константину одну из пластин. – Вон она, самая первая.

– А ты как узнал, – насторожился князь. – Выходит, не до конца они схожи, есть в чем-то отличка?

– Я чужое чую, – пояснил Румян скупо. – Опять же, эти токмо на свет божий вылупились – такое тож не скрыть никак.

– Так что, получается, их все равно можно распознать?

– Токмо добрый златокузнец и ныне, – пояснил Румян.

– А через год?

– Да у их уже к осени свежий дух улетучится, – заверил ювелир.

– Это славно, – заулыбался князь.

Румян уже давно ушел, а Константина все не покидало хорошее настроение.

– Вот теперь можно и с купцом потолковать, – удовлетворенно мурлыкал он, продолжая любоваться золотыми крылатыми хищниками.

Впрочем, по сравнению с сияющим от счастья Ибн-аль-Рашидом рязанского князя можно было бы назвать мрачным как грозовая туча. Араб буквально светился от переполнявшего его ликования. Он многословно, неоднократно повторяясь, еще раз поведал князю, как он любил своего брата, как тот любил его и как горевал сам купец, когда после очередного возвращения домой, в родные края, узнал, что брат умер, а вдова его успела распродать все его вещи, и ему достался на память лишь этот простенький резной ларец, который остался последней памятью о его бедном брате.

– А в ларце ты что-то хранил? – невзначай поинтересовался князь.

– Пуст, совсем пуст был, – энергично затряс бородой Ибн-аль-Рашид.

– Тогда я, пожалуй, возверну своим воям ту пластину, кою они рядом с ларцом нашли. Видать, ее совсем другой человек потерял, – предположил князь.

– Нет, – во весь голос заорал купец, на миг позабывший всю свою обычную невозмутимость и сдержанность. – Пластина оная из иного ларца выпала, в коем я свои безделушки хранил. Я ее сразу признал, моя это.

– А почто не искал?

– Да кто ж злато отдаст? – удивился араб. – Ларец-то всяко дешевше гривны, а я пять обещал. Потому и надежа была, что возвернут. А злато – оно и есть злато. Но я и за нее награду выдам, – засуетился он и тут же выложил из своей необъятной калиты на столешницу еще пяток гривен.

– А мне уж больно эта вещица по нраву пришлась, – сознался князь. – Продай, а?

– То я никак не могу. Она… она… обещал я ее уже, – нашелся купец. – Любую иную так отдам, без гривен, а эту никак нельзя.

– Коли обещался – иное дело, – согласился князь. – Ну, тогда на денек-другой оставь ее у меня, а я у златокузнецов похожую закажу, – попросил он.

– Тоже не могу. Она… я… собирался… к завтрему отплыть… на рассвете… вот, – выдохнул Ибн-аль-Рашид, почти с ненавистью глядя на благодушного русобородого здоровяка. – Ты бы отпустил меня, княже. У меня ведь товар еще не собран. Поспешить надобно.