Она не спеша пошла в сторону своего дома, на ходу пытаясь понять, что все это значит. Странная и противоестественная связь с одноухим только что приехавшего из Европы немца — а он был именно немцем, герром Паулем Хессом, уж в этом-то Вацлав Огинский не мог ошибиться! — ставила Марию Андреевну в тупик. Пытаясь разобраться в этой связи путем логических умозаключений, она додумалась до того, что нападение на мосту было спланировано именно немцем, после чего решила, что мужчины иногда бывают правы: все-таки логика несовместима с женским умом. Вооружившись логикой, женщина может создать такие химеры и так убедительно доказать себе их реальность, что после не сможет спокойно спать до самой смерти.

Да, герр Пауль и одноухий оказались на мосту почти в одно и то же время, а именно в момент нападения на княжну. Да, герр Пауль слишком много лгал и, как выяснилось, поддерживал с одноухим связь. Это, конечно, не могло быть случайным совпадением, но и возможность того, что Хесс организовал нападение на нее, сидя в Германии, тоже казалась княжне весьма сомнительной. И потом, если немец действительно жаждал ее крови, у него была масса возможностей добиться желаемого без посторонней помощи: один удар ножом, один-единственный выстрел, произведенный в упор, а потом — ищи свищи...

Мария Андреевна чувствовала, что в ее рассуждениях кроется какая-то ошибка; казалось, стоит ей взглянуть на известные факты под иным углом, как все мгновенно станет на свои места и засверкает чистым светом несомненной истины.

Между тем день властно вступал в свои права. По всему городу звонко орали петухи, приветствуя восход и заодно необдуманно просясь в суп. Громыхая на ухабах, княжну обогнала порожняя подвода, запряженная мохнатой мужицкой лошаденкой. У колодцев уже собрались бабы, и их резкие голоса далеко разносились в утреннем воздухе. Над немощеной улицей уже висела кисея пыли — еще прозрачная, но обещавшая вскоре сгуститься в едкое облако, вызывающее нестерпимое щекотание в носу и неудержимое громовое чихание. Дорогу перебежал рябой поросенок, преследуемый ленивой дворнягой, трусившей следом за ним просто от нечего делать, из чистого любопытства. Рыжая кошка, усевшись на столбике забора, умывалась изящно согнутой лапой; ее розовый язык мелькал с размеренной регулярностью часового механизма. Косые утренние лучи позолотили крыши и верхние этажи зданий; купола недавно отстроенного храма вспыхнули в бледном зеленоватом небе каплями текучего червонного золота. Повинуясь внезапному порыву, княжна обернулась и увидела высившиеся над городом стены и башни — в рассветных лучах они нежно розовели, как живая плоть. Казалось, ткни их ножом, и сейчас же брызнет кровь. От этой мысли Марию Андреевну вдруг замутило, и она, повернувшись к кремлю спиной, ускорила шаг.

Она так и не заметила человека в потрепанном плаще и шляпе с обвисшими полями, который, стоя на углу, смотрел ей вслед с недоброй улыбкой на бледных красивых губах. Убедившись в том, что его не заметили, человек этот оправил плащ, под которым угадывались широкие прямые плечи, и неторопливо двинулся в том же направлении, что и княжна.

Деликатно постучав в хлипкую дверь условным стуком и услышав в ответ отрывистое: «Да!», Ерема вошел в комнату, которую занимал Хрунов. Он застал своего атамана за приготовлением сомнительной бурды, которую бывший поручик за неимением лучшего употреблял вместо кофе. Кося одним глазом на начинающий пениться котелок, Николай Иванович держал в одной руке грязную, в подпалинах и саже тряпку, которой намеревался прихватить горячую посудину, а в другой — большой пистолет, дуло которого уставилось Ереме прямо в лоб, стоило только ему переступить порог этого гостеприимного жилища.

Узнав своего верного помощника, Хрунов опустил пистолет не сразу, а лишь после того, как удостоверился, что за широкой спиной Еремы не прячется полуэскадрон усатых драгун с лошадьми, пиками и прочей положенной по уставу амуницией. Нисколько не обиженный подобной недоверчивостью атамана, Ерема терпеливо дождался окончания проверки, держа при этом руки на виду, дабы Хрунов мог убедиться, что они пусты. Несмотря на огромную разницу в происхождении, воспитании и манерах, беглый ростовский мужик Ерема и бывший поручик Хрунов были во многом схожи между собою.

Удостоверившись, что Ерема явился один, поручик небрежно положил оружие на замусоренный колченогий стол, стоявший у заросшего липкой грязью окна. Кофе в котелке закипел, вспенился пузырями цвета торфяной жижи и стремительно полез чрез край. Хрунов ловко подхватил котелок и снял его с огня, не дав напитку пролиться на плиту.

— Чего стал-то? — спросил он у Еремы, склонившись к плите и прикуривая от нее первую в это утро сигарку. — Садись, борода, в ногах правды нет. Сказывай, зачем пришел. Встретились бы в крепости, как всегда, там бы и поговорили... А глаза почему такие красные? Опять всю ночь колобродил? Ох, не доведут тебя до добра твои гулянки! Скорей бы кончить это дело и — в лес, а то ты, я вижу, ошалел от городских соблазнов. А, борода? Верно ведь, ошалел? Студента зачем-то зарезал... Теперь у нас одна надежда — немец этот чертов... Кофе будешь?

Ерема, который, стоя у притолоки, терпеливо слушал эту рассеянную тираду, отрицательно качнул косматой головой и заложил большие пальцы обеих рук за широкий кожаный пояс.

— Нам кофей по званию не полагается, — возразил он. — Не пойму я, как вы эту дрянь пьете. Я раз попробовал — ну пакость да и только!

— Что пакость, то да, — согласился Хрунов, с неудовольствием нюхая поднимавшийся над котелком пар. — Однако бодрит отменно. Так не будешь?

— Мне, барин, ныне не до кофею, — заявил бородач и тут же, будто в опровержение собственных слов, широко зевнул, деликатно прикрыв волосатую пасть. — Да и вам, ваше благородие, особо рассиживаться некогда. Вас один человечек дожидается, так надо бы с ним потолковать, покуда он не передумал. Боюсь я, барин, как бы он не убег. За ним, конечно, щербатый Иван приглядывает, однако Иван — он Иван и есть.

— Какой еще человек? — спросил Хрунов, сливая кофе в простую керамическую кружку. Дымящаяся сигарка под углом торчала у него изо рта, отчего поручик говорил невнятно, сквозь зубы, и щурил левый глаз. На нем была несвежая батистовая рубашка, рейтузы военного образца и высокие сапоги для верховой езды. Черные волосы Хрунова были всклокочены, на верхней губе и квадратном подбородке темнела густая короткая щетина — словом, вид у поручика был самый что ни на есть утренний.

— Известно, какой, — ответил Ерема, нетерпеливо переступая с ноги на ногу. — Немец ваш, который в подземельях шарит.

Хрунов вздрогнул так, что адское варево, лишь отдаленно напоминавшее кофе, выплеснулось из кружки и растеклось по столу дымящейся лужей.

— Что?! Немец дожидается? Кого? Меня?! Да ты не пьян ли, часом? Где ты его нашел? Объяснись немедля, да говори толком, по-человечески!

— В кабаке я его нашел, — просипел Ерема, — где вся тутошняя шваль по ночам колобродит. Сам он туда вперся, никто его, черта нерусского, туда не звал. Кабы не я, так его бы, верно, после этой ночи долго искали, да так и не нашли бы. Он, ваше благородие, помощников ищет для лихого дела. Одному, сказывает, не справиться, и вдвоем, дескать, тоже несподручно. А еще божится, будто знает, где можно много денег взять. Мнится мне, барин, что этому псу ведомо, где злато лежит, да взять не получается, руки коротки. Вот я и говорю: поспешать надо, барин, покуда он не передумал.