И тут Грейс подумала: «А откуда мне знать, что Джонатан не поступает точно так же? Откуда мне знать, что нет… чего-то такого… от чего он нас защищает? Какой-то угрозы, какой-то информации, что делают его жизнь невыносимой?» Из этих смутных предположений родилась надежда, взошедшая на скудной почве. Может быть. Вполне возможно. Нечто столь ужасающее, трагичное или пугающее, что он защищал их, ее и Генри, так же, как она защищала Генри и своего отца. Сейчас Джонатан защищает их, где бы он ни находился, отводя это нечто жуткое от тех, кого любит.

– Стоп! – сказала она себе, поразившись тому, что произнесла это вслух.

Словно в ответ на это, рядом с ней притормозила машина – старая, черная (Грейс не разбиралась в автомобилях). Грейс понеслась через Девяносто восьмую улицу. А водителю пришлось ждать у светофора.

Она побежала в гору мимо выезда из туннеля, откуда поезда выкатывались из-под земли на поверхность. Словно по некоему предопределению, в тот момент, когда она достигла пересечения Девяносто шестой улицы и Парк-авеню, появилось такси. Она запрыгнула в салон.

– Пожалуйста, на угол Восемьдесят первой и Парк – авеню.

Водитель, если вообще заметил ее присутствие, едва повернул голову в сторону Грейс. Висевший на разделительной перегородке видеоэкран ожил с какой-то несуразной рекламой воскресной распродажи открытых веранд, и Грейс впустую потратила минуту, пытаясь сообразить, как выключить звук. Когда же это не удалось, она раздраженно зажала руками уши. Распродажа веранд. Ей хотелось всех поубивать. Прикончить любого, кто залезет ей в голову.

На Восемьдесят шестой улице их остановил светофор, и Грейс наблюдала, как водитель постукивает пальцем по рулю. Он так и не оглянулся на нее и ни разу – что ее поразило – не посмотрел в зеркало заднего вида. Ей сразу вспомнился таксист-невидимка из рассказа Элизабет Боуэн «Демон-любовник», где объятая ужасом женщина переносится духами в глухой район с пустынными улицами. Грейс тут же подметила, что Парк-авеню, главная магистраль, рядом с которой она прожила всю жизнь, теперь превратилась в нечто новое, тревожащее, в неезженый тракт, в дорогу, по которой никто не возвращается.

Загорелся зеленый.

Она расплатилась с таксистом наличными и вышла на углу, двинувшись по безмолвной улице, прошагав полквартала, который проходила около двадцати тысяч раз с тех пор, как ее привезли сюда из роддома. Улица не изменилась, внушала себе Грейс, заметив уже высокие деревья, саженцы которых ее мама вместе с комитетом жильцов затребовала у муниципалитета. А вот и бугорок у пожарного гидранта, где она шестилетней девочкой поскользнулась и сломала локоть в двух местах. Вспомнила она и приемную кардиолога, напротив которой стояла, глядя, как Генри поставил велосипед «на попа», а потом с торжествующим видом принялся крутить педали. Вита однажды назвала Восемьдесят первую улицу между Мэдисон – и Парк-авеню «улицей вне зоны радаров», потому что та не могла похвастаться достопримечательностями вроде престижных и элитных зданий, церкви, больницы или частной школы. И хотя на большинстве боковых улиц в Верхнем Ист-Сайде стояло по крайней мере несколько таунхаусов, что могли привлечь настоящих магнатов или богатых выскочек, на ее улице таких не было. Там стояли лишь четыре многоквартирных дома (все, кроме одного, довоенной постройки из известняка, а последний – хотя и из неприглядного, но все же малозаметного белого кирпича). Между ними теснились приемные врачей, иногда примыкавшие к вестибюлям цокольных этажей. Это была тихая заводь для семей, в одной из которых Грейс выросла, и для той, которую обрела сама.

«Да, да, – твердо заявила она своему повергнутому в ужас „я“. – Для семьи, которая у меня есть».

Консьерж встретил ее у двери и впустил с привычным «добрый вечер». Проводил ее до лифта, и Грейс поймала себя на том, что старается не смотреть на стоящие в вестибюле диван и кресло. Уже было трудно представить себе время до появления О’Рурка и Мендозы, до того, когда она внимательно разглядела поросшую щетиной шею, переваливающуюся за воротник, или рассыпанные по лицу О’Рурка рыжеватые веснушки. Лишь вчера, подумала она, или – с учетом того, что уже перевалило за полночь, – позавчера, она слыхом о них не слыхивала, а теперь эти двое настолько вторглись в ее жизнь, что она чувствовала их тягостное влияние на все, о чем пыталась думать. После пары болезненных попыток она прекратила даже пытаться.

Практически машинально консьерж открыл ей дверь лифта, и когда Грейс вошла, стоял снаружи, пока та за ней не закрылась.

Как только Грейс вошла в квартиру, на нее словно разом обрушилось бремя пережитого. Неверным шагом она прошла через прихожую к каминному креслу, опустилась в него, почувствовав сильную тошноту. Она опустила голову между коленями, как иногда учила пациентов, когда они, казалось, вот-вот утратят над собой контроль, но тошнота упорно не отступала. Единственное, что удерживало ее от рвоты, была абсолютная уверенность в том, что в желудке нет ничего, чем ее могло бы вырвать. Она не ела с… Грейс принялась вспоминать, почти довольная тем, что ей нужно решить конкретную проблему… с самого утра. Со вчерашнего утра. Неудивительно, что ей сделалось так дурно. Она подумала, что неплохо бы, наверное, сейчас что-нибудь съесть. А потом – что казалось совершенно логичным – ее может вырвать, после чего сразу полегчает.

В квартире было темно. Грейс встала и включила свет, потом, словно обычным вечером, вернувшись домой с приема пациентов или обсуждения благотворительного аукциона для школы, где учится сын, прошла через столовую на кухню, открыла холодильник и заглянула внутрь. Негусто. Она не заходила в магазин… трудно припомнить, когда она там была. Постойте: отбивные из барашка и цветная капуста. Она купила их в «Гристедс» до того, как разговаривала в вестибюле с детективами. Как давно это было? Еще в холодильнике стояли обычные полупустые пакеты с молоком и соком, обычный набор приправ, упаковка булочек для гренок и контейнер с острыми блинчиками с мясом, которые они с Генри взяли навынос в кубинском ресторане, где ужинали в понедельник вечером – вечером того дня, когда уехал Джонатан. Блинчиков ей не хотелось. Она их так возненавидела, что в ярости вытащила мусорное ведро и швырнула их туда. В холодильнике остался только сыр.

В ее холодильнике сыр был всегда. Большие куски, завернутые в блестящий, скользкий от жира изнутри целлофан, занимающие добрую половину полки. Сыр покупал Джонатан. Это единственное, что он покупал из продуктов, если только Грейс его не просила о чем-то еще или просто вручала ему список. Он покупал его