похоже, не имело значения, кто и какие книги приносил в дом. Одна книга и книгой-то не была, а представляла собой тайник, – какой-то старый том, оборудованный пластиковой вставкой. Его пару лет назад на последнем сеансе подарил Грейс один пациент, фирма которого скупала непопулярные книги и переделывала в такие вот «сейфы». Грейс тогда откровенно поинтересовалась, замечали ли когда-нибудь авторы книг свои труды на полках и не приходили ли в ярость оттого, что их творения служат тайниками для браслетов и ожерелий. Пациент в ответ рассмеялся: «Пока никто не жаловался!» Ей пришлось признать, что задумка эта очень остроумная и оригинальная. «Воры книгами не увлекаются», – добавил пациент, и она согласилась, что так оно и есть. Ей не доводилось слышать о краже, во время которой вор зачитался бы романом Стивена Кинга или Джона Гришэма.

Тайником оказался роман Джин Ауэл, одна из эпопей о первобытных людях – совсем не в ее вкусе. Сняв том с полки и открыв внутренний пластиковый вкладыш, Грейс заставила себя вспомнить, что же она туда положила в тот вечер, когда пациент ей его подарил, но уже знала: что-то не так. Страницы слишком плотно прилегали друг к другу. Когда она легонько встряхнула книгу, то ничего не услышала. Книга… ну, это была открытая книга. Что именно, по идее, там должно находиться, теперь не имело особого значения, потому что теперь она пуста. Это было уже более чем ясно.

Внутри должны были лежать великолепные часы Джонатана, которые она подарила ему на свадьбу. Золотой «Патек Филипп». Он почти их не носил, но все же иногда надевал по торжественным случаям, когда его об этом просила Грейс: на бракосочетание ее отца и Евы или на бар-мицва внуков и внучек Евы, где обычные часы Джонатана – «Таймекс» или «Свотч», которые он таскал, пока те не разваливались, – вызвали бы больше неприятностей и кривотолков, чем они того стоили. И запонки, которые отец Грейс подарил Джонатану на день рождения, – он получил их в подарок от мамы Грейс, и теперь… было бы замечательно, если бы они остались в семье. И еще несколько вещиц в старой косметичке с зеркальцем, принадлежавших лично Грейс (она никогда не хотела смешивать их с мамиными драгоценностями), вроде камеи Викторианской эпохи, которую ей на день рождения подарил давний поклонник (поклонника она не любила, а вот камею – очень), еще одно ожерелье, тоже викторианских времен. Она купила его во время летней поездки с Витой в Лондон после окончания второго курса. Плюс нитка серого жемчуга из бутика на Сорок седьмой улице. А еще – это вызвало у нее почти физическую боль – классический браслет от Эльзы Перетти, который она купила себе в прошлом году, чтобы как-то отпраздновать продажу своей книги издательству. Она всегда хотела этот браслет. Это первая солидная драгоценность, которую Грейс себе купила, – никакой экстравагантности, но уж точно не банальщина. Но надевала она его всего несколько раз. Сказать по правде, браслет не очень удобно сидел на руке. Так что он жил в книге-тайнике. Теперь же книга-тайник была пуста.

Грейс присела на краешек кровати, держа в руках книгу, которая являлась не тем, для чего изначально предназначалась, – литературным произведением, каковы бы ни были его достоинства, – а всего лишь дурацкой коробкой со сказочной и фантастической крышкой и выемкой посередине. Ноль внутри чего угодно – все равно ноль. Невероятно, но ей захотелось рассмеяться. Затем она с каким-то ужасом и трепетом оглядела комнату. Он не посмел бы. Никогда.

Туалетный столик принадлежал ее маме. Это был один из немногих предметов, доставшихся от мамы, что остались в квартире. Классические шестикомнатные апартаменты из детства Грейс заново отремонтировали, мамины бежевые шторы из набивного ситца поменяли на светло-голубые и коричневые, ковровое покрытие сняли, «освободив» давно скрывавшийся под ним паркет. Стены на кухне были теперь увешаны рисунками Генри и семейными фотографиями или же фото Грейс с Джонатаном на берегу озера. В других же комнатах висели в основном картины с блошиных рынков или же из Суатворда, за исключением двух с парижского рынка Клиньянкур, купленных за год до рождения Генри.

Генри спал в комнате, которая когда-то была спальней Грейс. Тогда она была отделана в желтых тонах с зеленым ковром с жестким ворсом – а теперь стала зеленовато-голубой, как яйцо малиновки, с блестящими белыми окантовками, и Генри, отличавшийся привередливостью, содержал ее в почти стерильной чистоте. Некогда всю стену над кроватью Грейс занимала доска объявлений, представлявшая собой безумную мозаику из фотографий кумиров, полароидных снимков нравившейся ей одежды, снимков с друзьями и подругами (в основном там фигурировала Вита), похвальных грамот из Рирдена и наградных сертификатов из спортзала на Восемьдесят шестой улице, где она занималась фитнесом и спортивной гимнастикой. «Крыша едет не спеша», – думала Грейс об этой доске, насмотревшись в юности антинаркотической социальной рекламы. У Генри над кроватью висела только одна фотография: они с Джонатаном на причале у озера с удочками в руках. Грейс подарила им обоим удочки на день рождения Джонатана. Возможно, тогда они с Генри пользовались ими в первый и последний раз.

Но туалетный столик, стоявший в комнате, которую Грейс наконец-то заставила себя именовать «родительской», являл собой островок застывшего времени, словно очертив волшебный круг вокруг былых времен. Столешница была обшита классическим набивным ситцем, закрепленным по краю потемневшими латунными гвоздями с широкими шляпками. Вдоль задней стенки располагались зеркальные ящички для хранения дамской «амуниции» – колец, серег, браслетов, ожерелий, но ее мама их не надевала. Когда муж, отец Грейс, что-то ей дарил, например, затейливую брошь – золотая, похожая на амебу, фигурка, усыпанная жемчугами и изумрудами, – мама клала подарок на покрывавшее столешницу прохладное стекло. Возможно, этим она компенсировала тот факт, что никогда не носила эти драгоценности. (Грейс видела на ней лишь жемчужные ожерелья и простые золотые сережки.) Возможно, мама предпочитала рассматривать их как произведения искусства, которыми любуются на витрине. Вероятно, она не хотела, чтобы отец Грейс знал, насколько мало они соответствовали ее вкусу. Он всегда проявлял сентиментальность по отношению к ним, очень хотел, чтобы они побыстрее перешли к Грейс, как этого хотела бы ее мама. Всего через неделю после маминых похорон, когда Грейс собиралась обратно в Бостон, отец пришел в ее детскую спальню (теперь спальню Генри) и положил на кровать свои прежние подарки – застегнутый на молнию мешочек с бриллиантами, рубинами, изумрудами и жемчугами. «Я больше не в силах на них смотреть», – произнес он тогда. Это были единственные слова, когда-либо сказанные